Неделю назад тебе было поручено составить торговую опись, и ты, чертов ублюдок, утаил товар, который потом, вместе той жирной книжной свиньей, вывез из города. — прорычал Шариф, небрежно вытряхивая на свой стол содержимое сумок.

— Клянусь кровью всех святых мучеников, я скопировал все буквы, как они были написаны в приемных листах. У меня даже и в мысли не было вас обманывать. — прохрипел Феликс севшим голосом. — Вы же сами проверяли записи.

— Тогда как ты объяснишь вот это! — воскликнул капитан, и порывшись в ящике стола достал кипу пергаментов. Подойдя к Феликсу, он сунул под нос маленького никса несколько желтых листов.

Какое-то время Феликс молча рассматривал документы, исписанные его косым тонким почерком, но точно не рукой Феликса. Маленький вор в точности помнил какие наименования товаров были указаны в описи, и тут их явно не было. Словно черная грозовая туча, в его груди заклокотала ненависть и праведная ярость. Этот чертов писарь, которого в ту ночь привели стражники, и который помогал искать вещи Феликса, подделал его почерк! Жирный ублюдок подставил его!

— Это не я! — возмущенно и со слезами ярости на глазах проревел Феликс.

Услышав его, капитан злорадно рассмеялся, откинув голову назад.

— Что, малявка, больше нечего сказать перед открывшейся правдой? А, нечего? — с этими словами он несколько раз хлестнул по щекам Феликса пергаментными листами, словно провинившегося пса, который порвал развешенное на веревках чистое белье. — А еще несколько писарей видели, как ты спускался в библиотечные архивы и о чем-то шептался с тамошними книжными крысами. Или тоже скажешь, что это не ты? А? Отвечай, мерзавец!

— Это тот толстый писарь, я уверен! Это он подделал мой почерк! Спросите его! — начал оправдываться Феликс.

— О-о, я непременно спрошу, когда люди Джину схватят его за поросячий хвост. — со смешком проговорил Шариф, возвращаясь на место. — Уверен, что этот боров сбежал в Меридиан. Или может быть ты мне скажешь, где твой ублюдочный дружок прячется?

— Да не знаю я! — возмутился Феликс. — Сами подумайте, если бы я был повинен в этом преступлении, то стал бы оставаться в городе?

— Может ты решил, что я такой старый олух, что не разгадаю твой идиотский план. — пробормотал себе под нос Шариф, с хмурым видом разглядывая вываленные на стол вещи Феликса. — Ловко ты тогда придумал со своими шмотками-то, будто их украли. И долго вы этот план придумывали?

— Это все сплошное недоразумение. — совладав с бушующей яростью от несправедливого обвинения и наглого обмана, проговорил Феликс. — Уверен, что найдутся свидетели моей невиновности. Точно! Спросите госпожу Хепзибу, она…

— Заткнись! — рявкнул Шариф, снова ударив кулаком о стол. — Твое счастье, что на старости лет я стал мягок сердцем, а иначе твоя голова уже давно бы висела на пиках крепостной стены! — пригрозил он, тыча в Феликса его же отмычкой, которую до этого рассматривал. — А так, — он устало выкинул отмычку в груду остальных вещей, — просто будешь корячится в Древесных шахтах, пока не отработаешь весь украденный товар. В двойном размере, разумеется. За себя, и за эту жирную библиотечную моль, с которой вы все это придумали. — сказав это, он кинул взгляд на тюремщиков. — Эй, вы, там, заберите это непотребство, чтоб ему пусто было.

— Это все большое недоразумение, господин Шариф! — вновь стал оправдываться Феликс, когда двое мускулистых тюремщиков под локти повели его к выходу. — В этот раз я и вправду не причем! Спросите Хепзибу аль Нафрит!

Шариф ничто не ответил, а лишь с полным презрения и недобрых теней взглядом, какой обычно бывает у любящих свою работу палачей, смотрел на извивающегося пленника, которого уводили из комнаты.

— Стойте. — проговорил Шариф, когда тюремные охранники были уже в шаге от дверей.

У Феликса чаще забилось сердце. Неужели старик решил поверить ему, и сейчас спокойно выслушает его просьбы? Он видел, как капитан встал со своего места, и медленно подошел к Феликсу.

— Совсем забыл, что ты та еще мышь. — проговорил он, обшаривая его одежды. — Небось еще где-то своих проклятых отмычек попрятал. А ну, помогите мне его обыскать, и вытаскивайте все, что можно просунуть в замочную скважину. Отрежьте его стручок, если понадобиться, но не оставляйте ничего, чем можно вскрыть замок.

Феликс с грустью наблюдал, как из его карманов вынимают все содержимое, срезают все ремешки с металлическими бляшками и срывают с костюма перья с деревянными пуговицами. Досталось даже башмакам, у которых были кожаные ремешки с металлическими спицами, и которые бесцеремонно отрезали острым кинжалом. Убедившись, что все подозрительные предметы были изъяты, тюремщики выволокли Феликса из кабинета.

Когда за ними закрылись двери, надзиратели поволокли его вдоль темных, пропахших мокрой плесенью тюремных камер. Некоторые тюремные помещения были каменными, и в них вели массивные деревянные двери с маленькими решетчатыми оконцами, другие же, более просторные, походили на обычные звериные клетки. В тех темницах, где сидели заключенные, слабо горели факелы, которые больше наводили тоску и холод, чем давали тепла. Побитые, заспанные и просто жалкие лица сопровождали безжизненными взглядами странного заключенного, одетого в растрепанный карнавальный костюм, который, как и все остальные преступники, пытался убедить тюремщиков в своей невиновности. Пропетляв по лабиринтам подземной тюрьмы, они остановились около одного из особо дурно пахнущих уголков.

— Давай его вон к тому. — предложил один из его конвоиров, указав на камеру, в которой сидел на лавочке грозного вида детина. Судя по виду, тот мог сложить Феликса, словно пергаментный лист, и подложить его под свой грузный зад, чтобы не так холодно было сидеть на каменной скамье.

— Господа, господа. — запротестовал Феликс. — Давайте же будем благоразумны. Я не хочу обременять людей, и лишать их положенной небесами свободы. Вы же видите, что нам тут будет тесно…

— А давайте лучше вы заткнетесь. — съязвил, один из тюремщиков, открывая клетку. — Господа…

Он сильно толкнул Феликса в спину, и тот, не ожидая такого отношения, споткнулся, и чуть было не налетел на здоровяка, который, по-видимому, крепко спал, опустив свое лицо вниз. Заметив, что пришли тюремщики, заключенные из других камер стали что-то громко требовать, перебивая и толкая друг друга, от чего их наперебой звучащие голоса стали похожи на крики чаек, борющихся за кусок выброшенного хлеба.

— А ну замолкли, чертово отребье! — рявкнул надзиратель. — Еду получите после праздника! Все повара сейчас спят. И не сказав больше ни слова, они направились обратно, время от времени стукая своими деревянными дубинками по прутьям камер, отгоняя тем самым особо наглых и безумных преступников, которые высовывали свои руки, чтобы ухватиться за большую связку ключей, гремевших на поясе у тюремщика.

После их ухода