– Ясно, – поморщился начальник. Он был типичным начальником, скорее даже Начальником с большой буквы, и его ничуть не интересовали эти подробности. Мысль о том, что в кармане трупа, теоретически говоря, могли оказаться чужие документы, не приходила и не обязана была приходить ему в голову. На то есть головы подчиненных. Установили личность – и молодцы, а подробности оставьте для чаепитий в свободное время и для личного удовлетворения. – Оформляйте несчастный случай.

– Судмедэксперт утверждает, что несколько ударов были прижизненными, – Кемаль воздержался от расплывчатых версий насчет совпадений.

– А вы могли бы упасть с парома и ни обо что не удариться? Падала-то она живой, правильно? И вообще… что вам там еще не нравится?

– Ключ от машины. У нее в кармане был ключ от машины. Как вы знаете, в ночь с пятницы на субботу на одном из паромов была брошена машина. Владелец нашелся и утверждал, что дал машину приятельнице. Что за приятельница, сообщить отказался, и куда она пропала с парома, оставив машину, неизвестно. Есть вероятность…

– Есть, – опять поморщился начальник. – Есть вероятность. И не надо делать из меня чудовище – этакого бюрократа, которому только бы дело закрыть. Побеседуйте с этим парнем и ключик проверьте. Только вот что… не надо бы связывать это происшествие с госпожой Темизель. Не надо. Я же вижу, куда вы клоните: ночь с пятницы на субботу, журналистка ваша возвращалась понятно от кого. Тут тоже… есть вероятность, правильно? Так вот, вы помолчите пока и тихонечко так копайте. А то господину Эмре то убийство подавай, желательно уже раскрытое, то несчастный случай. Черт его знает, что ему завтра потребуется. Из-за него ходом расследования теперь сверху интересуются, а я не хочу, чтобы на нас давили. И лезли в наши дела. Ясно? Его мадам – сама по себе, журналистка – сама по себе.

– Пока так оно и есть, – почти честно сказал Кемаль.

– Вот и отлично. Так пока и оставим. И никаких вопросов господину Эмре насчет утопленницы.

– Но он владелец газеты, где она работала, и это можно использовать как формальный повод для разговора. Но сначала, – заторопился он, боясь потерять возникшее было взаимопонимание и как бы спрашивая разрешения, – я бы выяснил про машину?..

– Выясняйте. А отравление это… бог с ним, наверно, а?

Кемаль хорошо знал этот тон своего начальника: мол, я вам ничего не разрешал, ничего не запрещал, за всю самодеятельность будете отвечать сами, а если она вдруг принесет результаты – что ж, тем лучше.

Не самая плохая позиция, если разобраться.

Быстро подписав необходимое разрешение на осмотр машины, он ринулся было вниз, от всей души мечтая, чтобы этот мальчишка Тимур, если он ни в чем не замешан, не оказался бы чистюлей или просто любителем техники, без конца вылизывающим ненаглядную машину. Хотя это вряд ли: такой не бросил бы ее и не дал ключи неизвестно кому.

Неизвестно кому? Ну, ему-то как раз известно. И Кемаль был почти уверен, что ему ничего не стоит расколоть этого парня. Потому что в его показаниях, которые он успел просмотреть, была одна весьма занятная фраза: он сказал не «замужняя женщина», а «взрослая, замужняя женщина».

Взрослая… Тимур, конечно, молод, но не настолько же, чтобы считать самого себя мальчишкой. Наоборот, судя по впечатлению, произведенному им на Альпера, парень изо всех сил старается выглядеть солидным и независимым.

Крутым, как это принято теперь называть. Мачо.

Кого же этот многоопытный соблазнитель будет называть взрослым? Правильно: только того, кого он знает с детства и привык считать таковым. С возрастом разница в десять-пятнадцать лет уже не воспринимается как пропасть, а для ребенка гости его родителей – почти инопланетяне. Дяди и тети. Другое поколение. Они живут в наших детских воспоминаниях, мы не знаем, откуда они появились в нашей жизни, они просто были всегда, как наши родители, как дерево под окном детской, как толстое кольцо на бабушкином пальце, как вышитая (когда, кем?) скатерть в гостиной. Мы взрослеем, меняемся, стареем, переходим в категорию взрослых, но тети и дяди из нашего детства остаются для нас теми же – тетями и дядями.

Тимур, похоже, случайно выдал себя. Но почему тогда не сказать прямо, что дал машину подруге матери? Зачем нагромождать всю эту ложь про приятелей, приятельниц, замужних женщин? Ради игры в мачо? Или здесь что-то другое?

«Это я выясню», – сказал себе Кемаль и, повинуясь какому-то безотчетному, с утра тревожившему его чувству, достал телефон и позвонил в лабораторию. Просто так, из добросовестности.

Он знал, что теряет время, и все-таки позвонил.

И правильно сделал.

Скука была длинной, привычной, надоевшей до слез.

Скука преследовала ее почти год, сопровождала повсюду, но Илайда не плакала, потому что для слез нужна причина поинтереснее вечной, монотонной, тягучей скуки. Начиная со второй половины беременности, она постоянно пыталась чем-то себя занять, и шкаф в ее спальне до сих пор хранил следы этих попыток: незаконченное вязанье, начатая вышивка-гобелен, недошитое платье, недостроенные выкройки. Она начинала разводить тропические растения, и несколько неухоженных уродцев, опустив листья, недовольно чахли в гостиной, молча удивляясь, почему это их заботливая хозяйка теперь с трудом вспоминает, что их надо по крайней мере полить.

Она бралась за кроссворды, решала огромные и сложные, за которые газеты обещали приз, и Илайда, обложившись словарями, доводила порой дело до конца и раз или два даже посылала плоды своих интеллектуальных усилий в редакции, но призов не получила и престала с нетерпением ждать субботних и воскресных выпусков с приложениями.

Она училась и научилась готовить, приблизившись уже к таким горизонтам, как французские соусы и настоящие восточные сладости. Но муж часто уезжал, подруг у нее не было, приглашать мать чаще, чем этого требовали приличия и сама мать, не хотелось, – а сколько может съесть даже вкусных и изысканных блюд худенькая и не желающая толстеть Илайда?

Потом появился сын, который, в отличие от заброшенных тропических цветов, не собирался молча терпеть свою заброшенность, и Илайде ничего не оставалось, кроме как прилежно выполнять все, что положено, чтобы малыш был доволен. Муж тоже был доволен: его молодая и не очень умелая сначала жена быстро и легко справлялась с нехитрыми домашними делами, потому что выбирала только самые необходимые из них, а остальные или не делала вовсе, или предоставляла эту честь приходящей раз в неделю домработнице.

И Энвер, готовясь принять дела от стареющего отца, отдавал все время семейному бизнесу, часто уезжал по делам и был рад и спокоен внутренне, потому что по-своему – тоже спокойно, уверенно и не вникая в детали – любил жену и малыша и гордился рано обретенной, прибавляющей ему респектабельности семьей. Если иногда ему и приходило в голову, что Илайда скучает, то он приписывал это неизвестным и непонятным для мужчин женским капризам, проискам тещи и своим частым отлучкам.