по струнке вытянулся и… помрачнел. Ничего не ответил. Никак услышанное не прокомментировал. Лишь задумался над чем-то. Но в итоге произнес:

— И тебе спасибо.

— Мне-то за что?

— За возможность представить, — прозвучало глухо. — И немного помечтать.

У нее в горле образовался ком. Только сейчас Стася осознала, о чем речь.

«Так он… Господи! Сегодня весь день Ян представлял Настюшу своей дочерью? Он, как и я, представлял всех нас… семьей? Неужели?..»

Дышать ей стало нечем. Руки-ноги затряслись. В голове страшно загудело.

Превозмогая себя, Стася приблизилась к бывшему мужу почти вплотную.

Долго молчала, подбирая слова. А потом выпалила надломившимся голосом:

— Сегодня, благодаря тебе я поняла кое-что…

— И что же? — Ян замер, накрыв горячими ладонями ее плечи. Стиснув их.

Мелко задрожав от волнения и почти животного страха, Стася шепнула:

— Моей дочери не хватает отца. Его ей… очень не хватает.

— И? — глухо протянул Костров, вглядываясь в ее лицо шальным взглядом.

— И я решила, — она набрала воздуха в грудь. — Решила все же познакомить их. То есть, ее. С родным отцом. Так будет правильнее. И честнее.

— Хм, — напряженно хмыкнул Ян, медленно убирая руки с ее плеч.

— Лучше уж поздно, чем никогда — правда, ведь? — Стася нервно улыбнулась. — И не важно, какие отношения сложатся в итоге у нас с ним. Куда важнее то, какие отношения сложатся у него с… нашей дочерью! Да?

— Наверное, — шумно вздохнул Костров, прерывая их зрительный контакт.

— Так вот, Ян…

— Ни слова больше! — он прижал палец к ее губам, вынуждая замолчать. — Не утруждайся, Стася. Не нужно. Я все прекрасно понимаю.

— Что именно? Что ты понимаешь?

Но Ян ничего вразумительного не ответил. Лишь дежурным тоном заявил:

— Мне пора. Доброй ночи.

— Ян? Ян!

Стася ринулась за ним, когда он стремительно покинул ее спальню.

Однако, так и не решилась сказать ему столь важные слова прямо сейчас.

В этой раздражающей суматохе. Да и выяснять отношения в присутствии Ульяны Семеновны, которая вышла попрощаться с гостем, тоже не хотелось.

Наспех обувшись, Костров выскочил из квартиры так быстро, будто за ним черти гнались. А Стася… еще некоторое время смотрела ему вслед, прежде чем захлопнуть дверь. К ней же она и прижалась разгоряченным лбом, прокручивая в памяти все события сегодняшнего дня. Радостные и не очень.

— Стасенька? — неожиданно напомнила о своем присутствии Ульяна Семеновна. — Ты в порядке?

Посмотрев на женщину, Стася затравленно кивнула.

А потом, спрятав лицо в ладонях, сокрушенно покачала головой.

— Не знаю! — проскулила еле слышно. — Не уверена. Временами мне кажется, что я… совсем запуталась. Ульяна Семеновна, мне очень нужен ваш совет!

— Так идем, милая! — женщина приобняла ее за плечи и направила в сторону кухни. — Почаевничаем с тобой. Посекретничаем. Идем-идем!

Стася не сопротивлялась и за парой чашек ароматного горячего чая, поведала ей самое сокровенное. Все, о чем узнала за эти дни. Про их дом, который Ян втихаря оформил на нее. Про могилу ее матери, за которой он ухаживал все эти годы. Про обман с квартирантами и регулярную финансовую поддержку с его стороны. Про их обручальные кольца, которые он носит на цепочке вместо нательного креста. Про прощальную записку, которую он хранит до сих пор. А также про то… о чем узнала сегодня из разговора Яна с отцом. Стася в подробностях поведала женщине ту горькую правду, с которой сама еще толком не свыклась. Рассказала, как на исповеди — ничего не тая.

А потом, пребывая в полнейшем раздрае и растерянности, спросила:

— Что же мне делать, Ульяна Семеновна? Что мне теперь со всем этим делать?

Она ответила не сразу. Сперва крепко призадумалась над чем-то.

После чего решительно встала из-за стола.

— Идем, — грустно улыбнулась. — Я покажу.

Ведомая любопытством, Стася послушно поковыляла за ней.

И недоуменно уставилась на женщину, когда они остановились в прихожей.

Ничего толком не объясняя, Ульяна Семеновна впихнула ей в руки пуховик.

А следом сумочку, телефон и ключи.

— Что вы делаете? — растерялась Стася.

— А на что похоже? — невозмутимо фыркнула женщина, схватив с полки флакончик духов и щедро опрыскав ее ими. — Собираю тебя в путь-дорогу!

— В какую еще… апчхи!

— Поезжай! — строго перебила ее Ульяна Семеновна. — Поезжай к нему немедленно! Он открылся, и ты ему всю правду расскажи! Сколько можно мучиться и страдать? Жизнь коротка! Поговорите по-человечески, наконец!

— Поговорю. Но завтра. На ночь глядя такие дела не делаются!

— Еще как делаются! — отмахнулась женщина, подталкивая ее к обуви. — Как раз ночами и делаются!

— Нет. Я так не могу. А Настюша…

— Все! — прикрикнула на нее Ульяна Семеновна. — Ничего с твоей Настюшей не случится. В тепле. В безопасности. Под присмотром. Накормлена. Напоена. Спит крепким сном и до утра не проснется. Ты лучше о себе подумай. И о мужике своем, которого ты до сих пор любишь до безумия! И не надо убеждать меня в обратном — глаза не врут! Ни твои, ни его! Поэтому… ступай, милая! Ступай! И чтобы я тебя… раньше обеда не видела!

— Ульяна Семеновна, да вы с ума сошли?

— Сошла-сошла! — поддакивала она, вытесняя ее в подъезд. После чего трижды перекрестила Стасю и захлопнула дверь прямо у нее перед носом.

Глава 49

«Неужели, я собираюсь сделать это? Неужели, прямо сейчас?»

Верилось с трудом. Даже стоя под дверью квартиры, в которой теперь проживал Ян… Стася все еще не верила в реальность своих намерений.

И никак не решалась нажать на этот чертов дверной звонок. Прекрасно понимала, что ее признание станет началом конца. Что пути назад уже не будет. О, она в красках представляла реакцию Яна на правду о Настюше.

«Он жутко разозлится. Как пить дать! Будет кричать, бросаться в меня обвинениями. Возможно, он даже… возненавидит меня! Ведь я… ничем не лучше него. И пусть причины у нас разные, итог один — оба мы лгали!»

Говорят, перед смертью не надышишься. Но Стася пыталась. До последнего оттягивала момент истины, замерев напротив его двери безжизненной статуей. Взволнованная. Напряженная. Раздираемая сомнениями и противоречиями. Ее сердце оглушающим набатом тарахтело в груди.

Пальцы рук заледенели. Но несмотря на это Стасю кидало в жар. Нервная дрожь сотрясала все ее тело. И чем дольше она мялась в нерешительности, тем прочнее застревала в этом состоянии. Тем сильнее злилась на саму себя. Тем яростнее проклинала собственную трусость. Да, признавать ошибки прошлого оказалось непросто. А пытаться исправить их — еще сложнее. Но сделать его — этот шаг к примирению… самый первый, самый робкий… все же было необходимо. А потому,