– Она рассказала об ограблении почтового поезда? – уточнила я.

Мэри коротко кивнула.

– Это было примерно в октябре или ноябре 1963 года, точно не вспомню. Эмили рассказала, что инспектор Райан Хаммилтон – человек, который часто снабжал «Дейли мейл» информацией о разных преступлениях, – отверг ее предположения о шестнадцатом грабителе. Эмили уверяла его, что кто-то из театра «Кассандра» замешан в ограблении, но он не верил ей. И тогда Эмили сказала, что ей самой придется разбираться с этим делом. На тот момент у нее уже был план, и она знала, с чего начинать.

– И как?

– Она решила познакомиться с сыном директора театра Кристофером Бейлом и, скрывая журналистское «я», выведать у него всю правду. Для этого Эмили нужно было обрубить прошлое, забыть на время о семье. Она решила стать другим человеком.

Думаю, она уже тогда знала, что ввязывается в криминальную историю, которая может стать финальной в ее жизни. Или, быть может, это всего лишь мои старческие умозаключения, и двадцатичетырехлетняя Эмили даже мысли не допускала о том, что может умереть, выполняя журналистский долг. Она ведь впервые решила надеть на себя маску простого смертного. Интересно, это считается за ложь? Потому что Эмили никогда не врала и ко всем лгунишкам относилась как к падали. Только действительно что-то стоящее могло заставить ее солгать.

– Думаю, это была ложь во спасение.

– Не знаю, Сара, не знаю. Ложь не может спасать людей, она их только губит. Эмили она тоже сгубила. Только сестра не сразу это заметила, а когда начались первые проблемы, уже было поздно что-то менять.

Я пожала плечами.

– Так вот, осенью 1963 года, через несколько месяцев после ограбления поезда, когда вся пресса заявляла: «Почти все из пятнадцати преступников найдены», Эмили сняла квартиру недалеко от театра «Кассандра» и прикинулась обычной официанткой без высшего образования. Она устроилась на работу в кафе на набережной и начала обивать пороги театра после каждой смены. Удача улыбнулась ей через пару дней. У входа она столкнулась с сыном директора – молодым юношей Кристофером. Ему было всего девятнадцать лет, и в театре он играл либо дерево, либо ветер. Сара, не смотрите на меня таким обескураженным взглядом, я всего лишь утрирую. Конечно же, деревья в театре стояли бутафорские. Я просто хотела сказать, что Кристофер играл самых незначительных персонажей – лакея, посыльного… И это при том, что его отец был основателем, директором и художественным руководителем театра. Это наглядный пример того, что не везде можно пробиться, имея родственные связи. У Кристофера это явно не получилось сделать.

Манера, с которой Мэри говорила об актере, поразила меня. За пару секунд теплый девический тон сменился колкими и даже враждебными нотками сварливой женщины, лишенной в жизни всякого счастья. Мэри будто бы метала маленькие китайские иголочки в невидимого юношу, когда рассказывала о нем.

– И Эмили подружилась с ним?

– Не то слово, – Мэри пождала губы. – В конце декабря они уже начали встречаться. Не знаю, действительно ли ей нравился этот простофиля, который к тому же был на пять лет ее младше, но она проводила с ним все свободное время. Однажды я встретила его в ее съемной квартире. Он пришел после спектакля с букетом цветов. Такой мерзкий. Смотрел на Эмили, как на богиню.

– Он вам не нравился потому, что отнимал у Эмили все ее время, которое раньше она посвящала вам? – не побоялась спросить я.

– Не только, – выдержав паузу, вздохнула Мэри. – Было в нем что-то отталкивающее. Матушка-природа не наградила его красивыми внешними данными. Покатые плечи, неуверенная походка и взгляд… собачий взгляд. Вот скажите, Сара, какая девушка полюбит мужчину, который смотрит на нее, как на хозяина? И вот когда я встретила Кристофера впервые, мне не нужно было много житейского опыта, чтобы понять: он одержим Эмили. Думаю, она была первой девушкой, которая согласилась с ним встречаться. Бедный парнишка… он ведь даже не подозревал, что она проводит с ним время только ради того, чтобы приблизиться к театру.

– Эмили ничего к нему не испытывала?

– Если и испытывала, мне об этом ничего не говорила. И не только об этом. В январе 1964 года, за несколько недель до начала судебного процесса грабителей поезда[28], она попросила меня больше не приходить в ее квартиру. Если мы встречались, то всегда на стороне. Чаще всего около моей школы. Она ждала меня после уроков, если не работала в кафе, и мы гуляли. И гуляли молча. Когда я спрашивала, что с ней происходит и как продвигаются дела, Эмили отвечала нечленораздельно. Она ни на минуту не покидала мир в голове. И так на протяжении нескольких месяцев. Суд длился до апреля. Всю зиму мы с Эмили ходили по закоулкам вдали от людских глаз. Но, в отличие от Тео, со мной она хотя бы встречалась. Про брата и родителей Эмили и вовсе забыла. Словно стерла из памяти ластиком. Раз – и перед ней оказался белый лист бумаги с маленькой крапинкой в самом углу. И этой неказистой крапинкой была я.

В гостиной повисла тишина. Пока во мне гремели вопросы, Мэри сидела в траурном молчании. Она то ли пыталась вспомнить что-то еще, то ли хотела усмирить разыгравшийся внутри гнев. Жена профессора сосредоточенно вглядывалась в свои руки, словно именно на них было написано то, что она рассказывала. Я покорно ждала, понимая – не время включать в себе журналиста, не время задавать бестактные вопросы и не время вытаскивать то, что еще не норовило вырваться наружу.

– Сара, прости, я задумалась, – Мэри вздохнула. – Просто я не знаю, как начать рассказывать дальше. Даже кажется, что я всего лишь нафантазировала то, о чем сейчас так убедительно говорю, но, с другой стороны, не вижу внутри ничего, кроме этих событий. Правда ли они или ложь?

– Не переживайте, Мэри. Вы рассказывайте, а я сама разберусь – правда это или нет. А если не смогу, то мне помогут, – я подвинулась к женщине ближе и взяла ее ладони в свои. Они напоминали по температуре кусок льда. – Что было потом? Эмили удалось узнать, кто был шестнадцатым преступником?

– Да, – сухо произнесла Мэри, не выдергивая свои руки из моих. – Это как раз случилось за пару недель до финального судебного заседания[29]. Я приехала к Эмили в квартиру без приглашения после уроков, примерно часов в пять вечера. Сестра не обрадовалась, когда увидела меня на пороге. Начала бормотать, говорить, что у нее совсем нет времени, что она работает. Но потом все-таки впустила, раскаялась в поведении. Когда мы прошли на кухню, чтобы приготовить чай, я заметила на столе толстую тетрадь. Пока Эмили ставила чайник, я открыла ее и украдкой прочитала первые строки, которые сестра посвятила разработке осеннего плана.