— Услышь меня, Ахерон, злобное чудовище с пылающими, кровавыми, несущими смерть глазами! Чудовище, таящееся во тьме ночи и в пламени костров, пожирающих человеческую плоть! И ты, Бафомет, многоглазый демон, повелитель еретиков и лжецов! И ты, Дагон, ненасытный демон, жадно пьющий теплую человеческую кровь и пожирающий живую плоть! Услышь меня! Услышь мой взыскующий голос! Возьми меня под свое черное крыло!

Порыв ветра пронесся по комнате, едва не погасив все свечи.

— Услышь меня, Асмодей, владыка похоти, лишающий людей рассудка, застилающий их глаза багровым туманом! Услышь меня, Вельзевул, повелитель кусающих мух и жалящих скорпионов, властитель змей и сколопендр! Услышь меня!

Снова по комнате пронесся порыв ветра, и пол подземелья задрожал, как от чьей-то тяжелой поступи. Человек в маске прислушался к чему-то и взял в руку зеркало на серебряной ручке, зеркало в красивой серебристой рамке. Он поднял над собой это зеркало с торжествующим видом и воскликнул:

— Слава аду! Демоны услышали меня! Они придут… они примут меня в свой темный легион… они исполнят мои сокровенные желания…

С этими словами он сорвал с лица серебряную маску, как сбрасывает змея старую, отжившую кожу, под которой скрывается новая кожа — яркая, молодая, блестящая.

Но под маской была не молодая, новая кожа.

Под маской Надежда увидела бледное, болезненное лицо с пустыми, неживыми глазами. Лицо безумца, живущего в своем собственном, вымышленном мире, в своей темной норе, из которой он вылезает только для того, чтобы найти новую жертву.

Безумец заглянул в серебряное зеркало, точнее, выглянул в него, как пассажир выглядывает в иллюминатор самолета, пролетающего над волшебным тропическим островом. Над волшебным островом, на котором ему предстоит прожить долгие счастливые дни. Его неестественно светлые и холодные глаза загорелись адским пламенем…

И тут произошло что-то непонятное, что-то удивительное и страшное.

Надежде показалось, что таинственное зеркало втянуло в себя лицо безумца, выпило его, как пьет ребенок чай с блюдца. Ей показалось, что его бледное лицо вместе с его больной, безумной душой вытекло в овал зеркала, как остатки воды вытекают, закручиваясь маленьким водоворотом, в сливное отверстие ванны.

Раздался жалкий, мучительный крик, крик боли и отчаяния, который перешел в жуткий, мучительный вой, напоминающий волчий вой, несущийся над зимним заснеженным полем, — и безумец в черной хламиде рухнул на пол как подкошенный.

И в то же мгновение Надежда почувствовала, что тело снова стало подчиняться ей, как будто с нее сняли стальные оковы. Первым делом она подбежала к Лизе, обняла девочку, прижала к себе. Она гладила Лизу по волосам и тихо повторяла:

— Успокойся, не плачь, все будет хорошо…

Лиза еще какое-то время вздрагивала и всхлипывала, но наконец успокоилась. Тогда Надежда встала и подошла к алтарю, на котором лежала Полина.

Точнее, она уже не лежала, а сидела на каменном ложе, оглядываясь по сторонам ошалелым взглядом.

— Где я? — проговорила наконец она хриплым голосом. — Что это за место?

— Долго рассказывать!

— Мама! — закричала Лиза, вырываясь из рук Надежды. — Мамочка! Ты жива!

— Ой, Лизка… — лицо Полины сморщилось, как резиновая маска, а в глазах проступило узнавание и еще что-то вполне человеческое, — ты-то как здесь оказалась?

Лиза бросилась к ней, что-то крича и плача. Через минуту Полина тоже заплакала, и Надежда решила оставить их в покое — сами разберутся.

После обеда мастер Луиджи надел свой выходной камзол, напялил парик и отправился в Канареджо — туда, где находился дворец маркизы Ченчи. Не успел он выйти из дому, как навстречу ему попался приходский священник отец Гвидо. Луиджи, сам не зная почему, опустил глаза и попытался незаметно проскользнуть мимо священника. Тот, однако, окликнул его:

— Куда ты так спешишь, сын мой?

— Дела, святой отец, дела! Сами знаете, нашему брату приходится добывать хлеб свой в поте лица!

Выговорив эту тираду, мастер Луиджи хотел было продолжить свой путь, но священник перегородил дорогу, явно настроившись на долгий разговор.

— Знаю, сын мой, как не знать! Однако никакие дела не должны отвращать доброго христианина от матери нашей церкви. Ты ведь добрый христианин, Луиджи?

— Как же, святой отец, само собой…

— Отчего же ты второе воскресенье не приходишь на мессу? И когда ты последний раз исповедовался?

— Разве я не был на мессе в минувшее воскресенье?

— Не был, сын мой! — Священник строго взглянул на мастера.

— Я был нездоров, святой отец… и работа… у меня было очень много работы… сами знаете, времена нынче трудные, чтобы прокормиться, нужно работать день и ночь…

— Знаю, как не знать! Но посещать церковь — первейший долг каждого доброго христианина! И помни — я жду тебя на исповеди!

— Я приду, я непременно приду! — Мастер Луиджи наконец-то обошел священника и устремился к пристани, где нашел лодочника, который отвез его в Канареджо.

По дороге он думал, что ежели станет исповедоваться, то непременно нужно будет рассказать отцу Гвидо про того странного человека, который сделал зеркало для маркизы Ченчи. Однако рассказывать священнику про него, а особенно про то удивительное зеркало, мастеру совершенно не хотелось.

Он вспомнил то чудесное зеркало — и ощутил странную, щемящую тоску, как будто потерял близкого, любимого человека. Ему хотелось одного: снова увидеть его, подержать в своих руках, заглянуть в его сияющую глубину…

Возле дворца Ченчи толпилось много людей — слух о смерти маркизы обошел всю Светлейшую Венецию, и сюда явились парфюмеры и портные, ювелиры и мебельщики — все те, кому покойная маркиза задолжала за выполненные заказы. Когда, наконец, подошла очередь мастера Луиджи и он вошел в комнату, где принимал поверенный маркизы мэтр Висконти, тот сухо спросил мастера:

— Сколько тебе должна покойная и за какую работу?

— Я сделал для госпожи маркизы чрезвычайно хорошее зеркало, — почтительно проговорил мастер. — Мы уговорились с ее светлостью о сорока дукатах.

С этими словами мастер Луиджи положил перед поверенным расписку.

— И не мечтай получить такую сумму! — отрезал мэтр Висконти. — Госпожа маркиза оставила много долгов и мало наличных, и кредиторы получат в лучшем случае один дукат за пять.

— А нельзя ли в таком случае вернуть это зеркало?

— Вернуть? — Мэтр заглянул в свои записи. — Ничего не выйдет. Этого зеркала нет среди описи имущества.

— Как же так, мэтр? — всполошился мастер Луиджи. — Оно должно быть… я вовремя передал его маркизе, и она была весьма довольна…

— Ничего больше не могу тебе сказать! Если хочешь — получи причитающуюся тебе сумму из расчета один дукат за пять, если не хочешь — не задерживай меня, у меня еще очень много работы.