– Чтобы успокоить быков, не давать им ломать рога о каменные стены или бодать друг друга.

– Приятное, должно быть, занятие – быть волом

Не будь Роберта Кона, все эти шутки о быках и волах были бы вполне безобидными. Свои могут шутить и на грани фола, а дружеские шаржи не обязательно должны быть безобидными. Но в том-то и дело, что Роберт Кон был с ними, не менее, чем с ними была Брет.

С этим приходилось считаться. А Майкл уже не может остановиться.

– А вы видели, как он забодал вола? – спросил Майкл. – Замечательно!

– Невесело быть волом, – сказал Роберт Кон.

– Вы так думаете? – сказал Майкл. – А мне кажется, что вам понравилось бы быть волом.

– Что вы хотите сказать, Майкл?

– У них очень покойная жизнь. Они всегда молчат и трутся возле быков.

Не будем спрашивать, кто здесь бык, а кто здесь вол. «До войны» сам вопрос показался бы нелепым, обидным, а сейчас, «после войны», пойди разберись, кто бык, а кто вол.

А Майкл, несмотря ни на что, продолжал свой рассказ, внезапно меняя его тональность:

«Знаете, Брет была великолепна. Она всегда великолепна. Я устроил ей скандал по поводу евреев и матадоров и тому подобной публики, а она, знаете, что сказала: «Ну да. Хлебнула я счастья с вашей британской аристократией! Это великолепно…

Нельзя сказать, чтобы она много счастья видела в жизни. Свинство, в сущности. Она так всему радуется».

И как бы не было им горько, они были способны порадоваться за Брет.

Придут его друзья одевать его. Он говорит, что они очень сердятся из-за меня. Брет сияла. Она была счастлива. Солнце сверкало, день стоял ясный – Я точно переродилась – сказала Брет – Ты себе представить не можешь, Джейк.

Она призналась Джейку, но могла признаться и остальным, они бы её поняли, они смогли бы порадоваться за неё. И вновь все, кроме Роберта Кона.

…Роберт Кон, который никому не нужен

Сначала от его кулаков досталось Джейку, тому, кого он называл «единственным другом», а теперь назвал «сводником». Потом он пустил в ход кулаки, чтобы избить этого мальчишку, тореро.

Он вернулся сюда и нашёл Брет и мальчишку матадора в его номере, а потом он изуродовал бедного, несчастного матадора…

Потом Кон хотел увезти Брет. Вероятно, хотел сделать из неё честную женщину. Ужасно трогательная сцена…

Ну Брет ему показала! Отделала его. Она, должно быть, была великолепна…

Матадор держался молодцом. Он ничего не говорил, но после каждого удара подымался на ноги и потом опять падал. Кон так и не сумел уложить его. Потешно было.

Потом матадор из последних сил ударил Кона по лицу и сел на пол. Он сказал, что если Кон дотронется до него, то он убьёт его и что он всё равно убьёт его утром, если Кон ещё будет в городе.

Кон плакал, и Брет отделала его, и он хотел пожать им руки…

Кон плакал и говорил, как сильно он её любит, а она говорила ему, что нельзя быть таким ослом…

Вот именно тогда, на следующий день, Роберт Кон окончательно уехал.

Оставим третьи стороны треугольника, кто-то со мной согласится, кто-то не согласится, но думаю, несмотря на все страсти-мордасти, откровенные или подспудные, спрятанные в недомолвках, или высказанные непосредственно, она эта третья сторона особого значения не имеет. Доверимся самому писателю, который выбрал в качестве эпиграфа слова «все вы потерянное поколение», и строки из Экклезиаста «Род приходит, и род уходит, а земля пребывает вовеки…»[440], но не будем связывать себя ни этим конкретным временем («потерянное поколение»), ни вневременными проблемами (Экклезиаст).

Точно также, «Шум и ярость» может иметь различные интерпретации, они неизбежны, но мы вправе выделить отношения Бенджи к старшей сестре, исключая психиатрические проблемы.

…мало ли какой диагноз поставили Сабине Шпильрейн, можно ли этот диагноз считать приговором…

Вот почему, оставляю третьи стороны треугольника, непосредственно подхожу к самому главному, взаимоотношениям рассказчика с «Брет, которая была с ними», хотя опосредованно говорил выше именно об этом.

…несколько слов о стиле Хэмингуэя

Я уже говорил о минимализме описаний Хемингуэя, это относится и к тому, как он описывает Брет.

В закрытом джемпере, суконной юбке, остриженная под мальчишку, – была необыкновенно хороша. Округлостью линий она напоминала корпус гоночной яхты, и шерстяной джемпер не скрывал ни одного изгиба…

Вот Брет идёт – сказал Билл. Я поднял глаза и увидел, что она идёт сквозь толпу на площади, высоко подняв голову, словно фиеста разыгрывалась в её честь и это ей и лестно, и немножко смешно…

Брет улыбнулась ему и в уголках её глаз собрались морщинки

И только один раз рассказчик позволит себе преодолеть дистанцию фамильярности, которую никогда не переступает.

Билл прошёл в бар. Он разговаривал с Брет, которая сидела на высоком табурете, положив ногу на ногу. Она была без чулок

А во всём остальном, лучше недосказать, чем пересказать, хотя как хочется говорить, говорить.

В начале романа:

– Не трогай меня – сказал она – Пожалуйста, не трогай меня.

– Что с тобой?

– Я не могу

– Брет

– Не надо. Ты же знаешь. Я не могу – вот и всё. Милый, ну пойми же!

– Ты не любишь меня?

– Не люблю? Да я вся точно кисель, как только ты тронешь меня…

Теперь она сидела выпрямившись. Я обнял её, и она прислонилась ко мне, и мы были совсем спокойны. Она смотрела мне в глаза так, как она умела смотреть – пока не начинало казаться, что это уже не её глаза. Они смотрели, и всё ещё смотрели, когда любые глаза на свете перестали бы смотреть. Она смотрела так, словно в мире не было ничего, на что она не посмела бы так смотреть, а на самом деле она очень многого в жизни боялась.

Потом, когда завершилась её история с Педро Ромеро, завершилась по её инициативе, она понимала, у Педро свои мужские стереотипы, он считает, что отвечает за женщину, которую приручил, нет у неё подобных стереотипов, у неё вообще нет стереотипов, она знает, когда следует поставить точку, больно, не больно, не стоит принимать в расчёт, продолжать не следует, без обсуждения, и как всегда, как обычно, обратилась она к