Мы должны принять, что пациент, если он или она совершает насилие, потому что не вполне дееспособен, по-прежнему уязвим. Наше обязательство заботиться, однако же, остается. Но в идеальном мире выполнять этот долг можно было бы только в присутствии тех, кто обеспечит безопасность помогающему специалисту. В конце концов, дорога или рельсы опасны и для них тоже.

Однако реальность такова, что при возникновении большей части подобных дилемм наши защитники еще не успевают подъехать. Внезапные изменения в реальном мире редко совпадают со словно бы затянутыми в корсет предположениями из воображаемого сценария.

По моему опыту, люди начинают вести себя враждебно по разным причинам. Пациенты могут проявлять агрессию из-да недомогания: например, диабетик злится, если у него понижается уровень сахара в крови; пенсионер впадает в делирий, когда дает о себе знать зловредная инфекция мочевыводящих путей. В этих случаях недостаток кислорода или глюкозы мешают работе мозга.

Бывают и другие пациенты: они тоже то еще испытание, но иное, потому что с ними происходит нечто психотическое: рвется связь с действительностью, что подстрекает их нарушать принятые границы поведения. А еще есть те, кто принимает химические вещества, меняющие их психические процессы, — и общаются такие люди после этого с большим трудом и беспокойно.

Физические и неврологические проблемы вроде подобных можно вылечить или как-то справиться с ними — с некоторыми проще, чем с остальными. Обычно сразу после того, как первопричину удается устранить, устаканивается и поведение. Но, конечно, бывают еще и такие пациенты, у чьей недоброжелательности никакой легко исправимой физиологической основы нет.

* * *

— «Красная база», можете вызов полиции обновить? Они нам нужны на третьем этаже, на лестничной площадке.

Джес по-прежнему злобно впивается рукой мне в шею под затылком.

— Можете сказать им, что пациентка пыталась с балкона выпрыгнуть? А теперь на нас напала…

Она хватается за дверь, пытается оттащить меня прочь, чтобы ей удалось выйти, и стискивает меня со всей силой. Если потом оглянуться и вспомнить, вот что окажется странным: я же до сих пор не отбиваюсь.

От себя ждешь, что в пылу схватки станешь яростно сопротивляться, сделаешь достаточно, чтобы напавшего (или напавшую) остановить: в сторону оттолкнешь, рукой отмахнешься, попинаешь — а то и что похуже. Но я все еще пытаюсь удержать дверь закрытой — и вместо этого выговариваю более вежливое:

— Прекратите, пожалуйста.

И когда я указываю, а слова не действуют так, как мне хочется, я говорю:

— Уберите руки с моей шеи.

Но она не убирает.

Мой коллега пытается вмешаться:

— Отпустите, отпустите!

И парень Джес хватает ее за руку, но она увертывается, как угорь, выкручивается и так, упорно и неустанно, — совсем двинутая! — таращится и изрыгает гнев. Я стойко держусь за дверь, и уворачиваюсь в сторону, и пригибаю голову, и наконец-то стряхиваю ее когтистые лапы.

Неуправляемая, неуравновешенная, Джес мечется по маленькой лестничной площадке. Мы следим, приглядываем, что она сделает дальше. Такое чувство, словно бы спали все кандалы. Она ощущает, что противников больше, и, наверное, еще потрясена вдобавок — и потому, шатаясь, мчится на лестницу и (все так же, с воплями) бежит, спотыкаясь, вниз — первые несколько ступенек. Вот она, возможность.

— Хорошо, давайте двинемся дальше. Давайте спустимся по лестнице.

Мы ее ведем, уговариваем, направляем, бормочем указания как можно благодушнее, пестрое кольцо фигур мельтешит, но оттесняет-таки ее к выходу, окружает на длину руки, внимательно отслеживает, будет ли новая вспышка. Она останавливается, поворачивается, вопит что-то еще, но ее ярость уже не на пике, а мало-помалу все ниже и ниже, равно как и ее тело, все-таки сходящее по лестнице. Я шагаю по нескольким последним ступеням — и как только открываю входную дверь, чтобы впустить полицейских, все вдруг поразительно затихает.

* * *

Не знаю, видели ли вы когда-нибудь, как дети близкого друга разносят ваш дом у вас на глазах? Прыгают с мебели и качаются на ее дверцах, играют в регби семейными реликвиями, проверяют ценные вещи на прочность и так далее? Если испытать такой опыт в полной мере, может стать весьма неуютно — особенно когда родители сидят вместе с вами и вовсе не встревают. Для начала вы как радушный хозяин предоставляете детям ограниченную, но все-таки свободу действий — при условии, что друзья — родители продвинутые и скоро вмешаются. Но мало-помалу время утекает, ваше имущество все громят и громят — и вы начинаете понимать, что друзья и ухом не ведут.

Вы лицом к лицу встречаетесь с дилеммой: стать занудой и погасить радость не хотите, но вполне сильно чувствуете, что нужно бы прочертить линию-границу по песку. И хотя песок может быть и вашим, за линию всецело отвечают ваши друзья. Вы чувствуете, что здесь и сейчас самое время несколько навести порядок. Возможно, кого-то наказать. Или хотя бы пожурить нарушителей сурово. Но этого не происходит.

А потому когда у вас в груди горит и ранит едкий гнев, вы чем дальше, тем больше чувствуете себя подорванным. Ведь произошло нечто существенное, из ряда вон выходящее, и от тех, кто в ответе за детей, вы ожидаете соразмерного ответа — или, по меньшей мере, хоть чуть-чуть понимания. Однако вам вместо того и другого предложат посмотреть, как родители потакают детям, чтобы избежать ссоры. Как только грампластинку на 33 оборота, одну из ваших драгоценных, запустят через гостиную, как тарелочку для фрисби, и ни слова упрека не прозвучит следом, вы станете недоумевать: может быть, именно с вами что-то не так — вдруг вы неправильно ощущаете эту несправедливость.

Когда мы открываем дверь и сообщаем полицейским, что пациентка пыталась сброситься с балкона третьего этажа, а мы физически лишили ее возможности так поступить, а она после этого напала на одного из нас и до сих пор проявляет признаки злости и насилия, они не щелкают сразу же парой наручников и не зачитывают Джес ее права. Они не подводят ее действия под статью 136 Закона о психическом здоровье и не берут ее под стражу за то, что она в публичном месте угрожает причинить вред себе или другим. И не вызывают фургончик и подмогу. Даже сердитыми не выглядят.

Вот что они вместо этого делают: начинают болтать с пациенткой, словно пытаются завоевать доверие: осторожно разведывают так и эдак, чтобы определить, куда заходить можно, а куда нельзя, — так строитель наступает на не надежную с виду плоскую крышу.

Такова тактика скорой помощи. К сложным личностям мы ищем подход и очаровываем их — ведь только так мы и можем.