пальцы. Каждый будет иметь триста тридцать тысяч доллар! Это много. Очень много.

– Триста тридцать три тысячи, – поправил я. – Но с чего вы взяли, Гельмут, что заслуживаете равной доли?

– Это не есть приятный вопрос, – нахмурился немец. – Это должно пониматься само собой. Если бы я и Илона не были здесь, на Эльбрусе, то террористы забирали бы других людей. И вы, Стас, не пошел бы за ними. Так?

– Да, – согласился я. – Если бы не Илона, я бы не попался бы в руки террористов. Но при чем здесь вы?

Гельмут так заволновался, что у него задрожали губы.

– Вы, Стас, не знаешь… Я хочу напомнить… Илона не могла бы приехать сюда и так легко ходить на гору, если бы не моя миссия примерения. Вы должен знать это! Я положил перед ней дорогу. Я поставил ее в список ветеранов "Эдельвейс".

– Только не плачьте, – сквозь зубы произнесла Мэд. – За эту услугу, между прочим, вам уже хорошо заплатили.

– Что?! – петушком встрепенулся Гельмут, тотчас перейдя на немецкий. – Заплатили? А где мои двадцать процентов от продажи порошка, который, по вашей вине, пришлось выкинуть? Кто мне заплатит за мое подорванное здоровье, за траверс, за очень приятный полет на вертолете? Может быть, вы, Илона?

– Я думала, что вы свою свободу цените больше, чем двадцать процентов от сделки.

– Я очень ценю свободу! Но я не хочу по вашей милости терять свои деньги.

– Вы не по моей милости их потеряли. Мне кажется, Стас не станет это отрицать.

– Не знаю, по чьей вине, и не намерен сейчас в этом разбираться. Но раз судьба решила окупить все наши лишения и страдания, то я вовсе не собираюсь отказываться от подарка.

– Хорошенький подарочек! – усмехнулась Мэд. – Не много ли трехсот тридцати тысяч для компенсации ваших, так сказать, страданий?

– Не много! Общение с убийцами, может быть, отняло у меня двадцать лет жизни!

– Вы себе льстите, Гельмут.

– Господа! – прервал я затянувшийся и бесперспективный спор. – О каких деньгах речь? Где они? Их кто-нибудь видел после того, как мы совершили мягкую посадку?

– Стас, не надо принимать нас за идиотов, – мягко посоветовала Мэд. – Глушков все время нес на себе рюкзак террористов. А сейчас этого рюкзака нет.

– Послушайте, – произнес Гельмут, глядя на дверной проем. – А может быть, рюкзак похитила Лариса? Она оставалась с покойником наедине.

– Очень может быть, – согласился я.

– Я сброшу эту кривоногую каракатицу в пропасть, – пообещала Мэд. – Где она? Мы должны припугнуть ее как следует.

– Только не шуми, – предупредил я. – Не забывай, что за тобой наверняка следят.

На пороге мы столкнулись с самарянином. Он посинел от холода. Его мелко трясло.

– Шеф, – согревая дыханием руки, сказал он. – Полчаса прошло. Достаточно охлаждать?

– Вполне, – ответил я. – Можешь устанавливать. А мы пока поищем свободную комнату.

– Сделаю… Кхы-кхы! – уже без энтузиазма в голосе сказал самрянин. – А где искать будете? Здесь или наверх пойдете?

– Здесь. Наверху все номера заняты, – ответил я, подталкивая Мэд.

Мы пошли в протиположный конец коридора. Мэд, оглянувшись, шепнула мне:

– Странный тип, да?

Я сжал ее руку, давая понять, что сейчас не время об этом говорить. Гельмут хромал за нами, стараясь не отставать.

– Только не шуметь! – предупредил я. – Здесь все слышно, как в коммуналке.

Остановился напротив номера Ларисы и толкнул дверь.

– Ушла! – в один голос воскликнули Мэд и Гельмут.

Я повернулся к ним и сделал жуткое лицо, мол, не орите, как бешеные коровы. Мы зашли в номер и прикрыли за собой дверь.

– А вы думали, что она будет ждать, когда вы нагрянете сюда и отберете у нее мешок с деньгами? – спросил я, в то время, как немцы ползали по полу, заглядывая под кровати и тумбочки.

– Она ушла недавно, – произнесла Мэд, гладя ладонью по одеялу, которым была застлана постель. – Еще теплое… Куда она могла уйти?

– На Восточную вершину, – ответил я. – Там недавно открыли пункт обмена валюты.

– Не смешно, – ответила Мэд. – Ей некуда больше идти, кроме как на канатку. Мы можем ее догнать.

– Ты собираешься ее догонять? – переспросил я. – Тогда у меня к тебе два вопроса. Первый: во что ты обуешься?

Мэд опустила голову, посмотрела на свои ноги, словно забыла, что давно ходит без ботинок.

– Да хотя бы вот это, – ответила она, подошла к столу и достала из-под него пару женских меховых сапожек из толстой свинной кожи. Села на кровать, примерила, покрутила в воздухе ногой. – У нас с этой драной кошкой, оказывается, один размер.

– Тогда второй вопрос, – продолжал я. – Как ты думаешь, кто этот самарянин?

– Не знаю, – пожала плечами Мэд. – Чудак какой-то.

– Нет, не чудак, – не без удовольствия возразил я. – Это сотрудник федеральной слубжы безопасности, который приставлен следить за тобой. И как только ты попытаешься выйти из Приюта, он тут же защелкнет на твоих запястьях наручники.

– Черт возьми! – хлопнул ладонью по столу Гельмут. – Я так и думал. А мы ничего не говорили при нем лишнего?

– Не помню. При нем лучше вообще молчать.

– Лучше бы он задержал драную кошку, а не следил за нами, – проворчала Мэд.

– А при чем здесь драная кошка? – пожал я плечами. – Она ни в чем не замешана, в лучшем случае представляет интерес только как свидетель. А вот ты и Гельмут – главные фигуры.

– Что ж нам теперь делать? – спросила Мэд, садясь на кровать. – И почему нам кругом не везет? Проклятая страна!

– Это ужасно! – в тон Мэд бормотал Гельмут. – Такие деньги! Такие деньги!.. Что нам теперь делать?

– Спать, – ответил я. – Есть одна очень хорошая русская поговорка…

– О, только не надо рассказывать про мудрое утро! Все свои главные ошибки жизни я совершил в первой половине дня. В том числе, и когда познакомился с Илоной, согласившись взять ее с собой на Эльбрус.

– Я всегда презирала бывших фашистов, – сказала Мэд. – Когда некогда сильные люди превращаются в половые тряпки – это омерзительно. Звание фашиста человек должен носить пожизненно. А если не хватает сил – лучше пустить себе пулю в лоб, чтобы не компрометировать великих личностей… Стас, ты найдешь для меня кровать? Я не могу спать рядом с этим жалким нытиком.

Гельмут стал вздыхать, кряхтеть, снимая единственный ботинок и устраиваясь на подушке.

– Теперь вы понимаете меня, Стас, почему я называл молодость величайшим пороком человека? Илона – богатый человек. Она владеет замком в Вейсенбурге. Если его продать, то она обеспечила бы себе безбедное существование. Но ей хочется большего, острых ощущений. А может, это приказ генов. Неофашизм – это болезнь нации, метастазы гитлеризма.