подбросила в воздух на высоту огненного дерева, и он разбился, когда упал. Полумордая посмотрела на мелкие дребезги аккордеона и внезапно рухнула, катаясь по земле с воем и рыданиями. Наконец, она легла там, где когда-то лежал поэт Дуань, перестала плакать и мимоходом накрылась куском рубероида, застывшая и неподвижная, так что никто больше не мог ее увидеть.

В комнате поэта Дуаня не оказалось ничего, кроме старого матраса, кучи журналов и бумаги для рукописей, и Жун Сятянь сжег все это факелом.

С тех пор в Даньчжэне не было ни поэтов, ни поэзии.

Полумордая больше никогда не играла на аккордеоне. Так что не стало «Подмосковных вечеров». Поэты и артисты исчезли из Даньчжэня. С тех пор Даньчжэнь не стоил и ломаного гроша.

А Полумордая мгновенно сделалась другим человеком, как будто переродилась.

Одну из комнат культстанции оборудовали под видеосалон, и в Даньчжэне начали появляться эротические фильмы, а мужчины и женщины из окрестных сел стекались на просмотр. Ли Цяньцзинь и его дочь Ли Дань стали самыми занятыми людьми в Даньчжэне, безостановочно крутя вульгарные видео с утра до ночи. Когда появлялось немного свободного времени, Ли Дань, одетая в мини-юбку, выходила из видеосалона за ворота, чтобы подышать воздухом, и заодно рассказывала о содержании фильма тем, кто колебался и маялся у дверей.

– Сношаются от начала до конца, даже срамные волосья отчетливо видны… И вы еще не бежите за билетами? – говорила Ли Дань.

Никаких табу, никакого смущения, будто что-то обычное сказала.

– И кроме сношений нет ничего другого?

– Ничего другого. Самая мякотка. Хотите постного – идите в кино, – говорила Ли Дань.

Проходя мимо культстанции, можно было услышать непристойные, учащенные, протяженные стоны и вздохи, доносившиеся из видеосалона, и эта звуковая волна, как вал, разбегалась по всему Даньчжэню, захлестывая его. Поначалу некоторые, скрежеща зубами, желали сровнять видеосалон с землей или поджечь, а некоторые ночи напролет строчили письма с жалобами в уездное правительство. Но никто не мог остановить эротическое кино, точно так же как никто не мог остановить тайфун. Вскоре все приспособились к непристойным воплям, эхом разносящимся над Даньчжэнем, и даже дети в совершенстве им подражали. Вот только кинотеатр стремительно пришел в запустение, и на пороге его не появлялось ни единой души.

Жун Сятянь нашел в видеосалоне работу – он отвечал за продажу и проверку билетов, уборку и поддержание порядка. Он любил эту работу. Жун Сятянь каждое утро вставал спозаранку. Он шел на культстанцию. Если он выходил позже, Ли Дань бранила его, вычитала из зарплаты и в наказание велела лаять по-собачьи. Каждый раз, проходя мимо мастерской по ремонту часов в переулке Пипаган, Жун Сятянь всегда останавливался и кричал на балкон второго этажа:

– Глухня Пи…

Недавно вышедшая за Пи Лифэна деревенская карлица не знала всех тонкостей этой истории, поэтому с энтузиазмом выбегала на балкон, смотрела вниз и отвечала:

– Ты к мастеру Пи часы починять?

– Нет, – отвечал Жун Сятянь. – Скажи ему, чтобы вышел…

Пи Лифэн, вечно в коротких бежевых штанах, торопливо выбегал на балкон. Вдобавок к глухоте он был еще и подслеповат и мог принять собаку за овцу. Он высовывал голову и спрашивал, в чем дело?

А Жун Сятянь с серьезным видом спрашивал:

– Признавайся, у тебя ночью было половое сношение?

Глухня Пи притворялся, что не расслышал. Жун Сятянь складывал ладони рупором и приставлял ко рту, так что звук усиливался в разы. Но Глухня Пи все равно притворялся, что не расслышал, терпеливо переспрашивая снова и снова. А Жун Сятянь, не жалея сил, повторял одну и ту же фразу. Им обоим казалось, что она очень важна, и оба относились к ней очень серьезно. Карлица, не знавшая, что такое «половое сношение», громким криком передавала вопрос Жун Сятяня прямо Глухне Пи в ухо.

– Как половина шестого? – с пятого на десятое услышал Глухня Пи.

– Да не половина шестого, – теряла терпение карлица. – Половое сношение!

– А, так это ненамного спешат, я починю…

Жун Сятянь не мог дождаться ответа, но едва живот не надрывал от смеха и захлопывал рот, только увидев в верхней столовой Красотку Юй.

– Ты опять приставал к моему папе? – резко окрикивала его Красотка Юй.

– Нет, – хихикал Жун Сятянь. – Честно, нет.

Живот Красотки Юй надулся. Поговаривали, что она беременна. От одного взгляда на этот живот Жун Сятяня тошнило.

– Прошлой ночью мне приснилось, что ты беременна чудищем с двумя рогами и семью ногами и покрытым длинной шерстью… – сказал Жун Сятянь.

– Даже если я беременна чудищем, я его признаю, рожу и воспитаю, – ответила Красотка Юй.

– Экая жалость… – сказал Жун Сятянь. – Потом, когда рожать начнешь, не ходи в здравпункт, роды и ветеринар Инь принять сможет.

Красотка Юй нисколько не рассердилась, а потянулась, неподвижно глядя прямо на Жун Сятяня.

Тот не находил слов.

– Не волнуйся, – сказала Красотка Юй. – Ду Вэй очень добр ко мне, и к отцу, и к брату тоже. Я замуж выхожу.

– Я тоже женюсь, – ответил Жун Сятянь.

Красотка Юй вдруг разволновалась, резко подскочила и спросила:

– На ком женишься? Кто за тебя идет?

– По-любому не ты, – пресно ответил Жун Сятянь.

– Ты что, в Полумордую влюбился? – недружелюбно спросила Красотка Юй.

Жун Сятянь колотил хулиганов, которые пробирались в видеосалон, чтобы попытаться оскорбить женскую аудиторию, но и сам спутался с хулиганами и вскоре стал грозой улиц. Они дрались, задирали чужаков, били всякого, кто им не приглянулся, часто ели в ресторанах, не заплатив, посреди ночи бросали людям камни в окна и дохлых крыс на балконы, ходили в набиравшие популярность танцевальные залы на танцы без света, где щипали девушек за задницы, и занимались законченными непотребствами в оплоте морального разложения – интим-салонах… Но они также иногда возвышали глас справедливости и выступали в защиту Даньчжэня. Одно время река Даньхэ была завалена мусором и тушками домашней птицы, приплывшими сверху по течению. Когда река поднималась, все эти нечистоты заливали улицы и переулки Даньчжэня либо скапливались в излучинах и на речных пляжах, испуская смрад. Жун Сятянь повел дюжину своих хулиганов вверх по реке до города Аньхэчжэня, на улицах которого они разбросали мешки с нечистотами как предупреждение жителям, которые мусорят где ни попадя. Все в итоге закончилось дракой. Хотя каждая сторона понесла урон, жители Даньчжэня выдохнули несправедливую обиду и уже не так сильно ненавидели Жун Сятяня.

Однажды у входа в видеосалон Жун Сятянь прилюдно затеял избивать Ли Дань кулаками и ногами, разукрасил ей лицо, расквасил нос и выбил три зуба. Ли Дань рыдала и ругалась, но чем больше она ругалась, тем сильнее Жун Сятянь ее колотил. Ли Цяньцзинь с воплями «помогите» костерил предков Жун Сятяня до восемнадцатого колена. Жун Сятянь ударил даже его, сбив с него очки. Очки перелетели через