мимолетными. Как много оставлено интересного. Да и вообще ничего интереснее встреч с людьми, ничего чудеснее не бывает. Всего Вам хорошего – от всей души! А. И.

Коинька, я как-то тебе писал, что мне хотелось бы, чтобы ты передала Анне (Андреевне)248 посвященные ей стихи и сказала при этом, что они были написаны сразу в тот же день, когда узнали о ней. До свидания, родная детка моя, вечно любимая. С.

Если соберешься к Вове, то как раз в его районе, напротив консерватории, зайди к Эмме Исааковне249, что в Брюсовском пер. д. 2/14, кв. 118, передай ей привет от Льва Борисовича250.

В Госуд. литературном издательстве вышли в 1949 г. «Четверостишия» Бо-Цзюйи251. Хотелось бы почитать!

№ 377. Н. В. Ельцина – А. И. Клибанову

24.IX.49 г.

Родной мой, через три дня 27-ое и я знаю, что этот день мы проведем с тобой вместе. В вазе будут цветы, будет Шопен, Скрябин и Бетховен. К последнему я особенно как-то тянусь последнее время, будут дорогие сердцу листки. У нас начинается золотая осень – последние теплые дни. Я работаю довольно много, собственно, весь день. Стараюсь до глубокой ночи быть занятой. Опять, как и всегда, свожу до минимума все хозяйственные и бытовые дела. Почти нигде не бываю. В свободные часы читаю, играю, но больше работаю.

Получил ли ты мои письма летние, которые я писала с морского берега? Нужно ли посылать тебе центральные газеты? Доходят ли посылки? За лето, начиная с 15 мая до 1 сент., – было послано одиннадцать. Порадовался ли ты табачку? Постараюсь посылать чаще книги. Сейчас посылаю тебе одновременно книжку стихов венгерского поэта Петефи – есть хорошие. Мне очень хочется, чтобы они скорее к тебе дошли. Получил ли ты Достоевского? Шерстяной свитер?

Родной мой, как хочется тебя обнять, сказать тебе, что верю в наше будущее, в наше светлое счастье, что живу этим будущим. Храни себя для этих дней, они будут, они слишком выстраданы. Очень хотелось бы прочесть «Дыхание жизни».

Один, совсем один за письменным столом

Над неоконченным я думаю стихом.

Он вычертил зигзаг по снеговому полю,

Уже пропитанный чернилами и болью,

И, страстной горечью над буквами дыша,

Торопит их разбег бескрылая душа.

Слова измучены пророческою жаждой,

И тот, кто с ними был в пустыне хоть однажды,

Сам обречен тебе, неугасимый свет

Таинственных имен и ласковых планет252.

Родной мой, горячо целую, обнимаю, всегда думаю, всегда с тобой.

К.

Посылаю марок на три рубля.

№ 378. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной

27 сентября 1949 г.

Моя родная, любимая,

проснулся с мыслью о тебе, потом слушал радио – календарь знаменательных событий. С нашим семейным праздником совпали день рождения И. П. Павлова и день открытия Третьяковской галереи. Ждал весь день твоего письма, ходил на почту, но письма не получил и с горьким чувством провожу оставшееся время. У нас сейчас зимний вечер (11 час.), а у вас тоже вечер, семь часов. Может быть, ты приехала сейчас домой; мне хотелось бы, чтобы наша комната была убрана и чтобы ты разделила со мной сегодняшний вечер.

Беру наугад твое письмо из пачки, которая уже давно не растет. Это письмо уже годичной давности, от 10.X.48 г. из Одессы. Я снова с тобой на том большом камне у моря, где мы побывали в наше последнее лето… 16 октября 1949 г.

На этом я прервал письмо, которое писал вечером 27 сентября, – как-то не в силах был его продолжить и только сейчас собрался с духом, чтобы написать немного. В присланном тобой томике Тютчева имеется стихотворение замечательное по характеризуемому в нем настроению – «Есть и в моем страдальческом застое часы и дни ужаснее других». В эти часы, пишет поэт, все замирает в нем, нет доступа ни скорби, ни просветлению – тупой мрак пустоты. Это хуже, чем даже скорбь, это душевный обморок, когда и скорбь явилась бы праздником жизни, и поэт молит: «О господи, дай жгучего страданья и мертвенность души моей рассей». В такие часы и дни даже воспоминания, самые дорогие, кажутся событием чужой жизни или, как пишет Тютчев, «Минувшее не веет легкой тенью, А под землей, как труп, лежит оно». Но это только обморок, и он проходит, и снова тогда душа рвется к тебе.

Я очень давно не имею от тебя известий, любимая. Я не жалуюсь, тем более не обижаюсь – просто грустно и больно, а главное тревожно, – все ли благополучно с тобой?

У меня нового ничего. Здоров. Работаю по договору, как ты знаешь, и жду его окончания, чтобы снова быть вместе. Жду книг, известий.

Люблю тебя горячо и, перефразируя Тютчева, скажу, что провидение отняло у меня очень много, но оставило мне тебя, чтобы я мог ему молиться и верить.

Саня.

№ 379. А. И. Клибанов – М. Н. Горлиной

10 октября 1949 г.

Родные,

последнее письмо от Коиньки было 3 августа, а от Манечки еще раньше. Правда, 28‐го вы послали мне две посылки – обе они дошли. Но буквы насыщают больше всяких вкусных и деликатесных вещей, которые вы мне послали. Тревожусь. У меня без перемен. Работаю сейчас в области хирургии (малой, конечно), делаю первые шаги, хотелось бы на этом закрепиться. Мало книг. Все же попрошу выслать художественную литературу: Бо-Цзюйи «Четверостишия» в издании Гослитиздата 1949 г., а также Омара Хайяма, Хафиза и др., изданных в новых переводах к декаде таджикской литературы в Москве.

Нежно и горячо вас целую. Ваш Саня.

№ 380. Н. В. Ельцина – А. И. Клибанову

5.XI.49 г.

Мой родной, вот уже больше двух недель не могу тебе написать. Очень много работы было и какое-то неравновесное душевное состояние. Все откладывала – не сегодня, завтра, и все не уравновешивалось, и таким образом получился перерыв. От тебя давно уже нет известий. Была открыточка, в которой ты уведомляешь о том, что посылки дошли. Ты должен еще получить три посылки. Нужны ли тебе деньги? Я немедленно телеграфно переведу. Собираюсь выслать также справочник терапевтический и фонендоскоп.

Родной мой, как быстро и как безумно медленно движется время. Оборачиваясь назад, кажется – что нет этого огромного пространства – почти два года. Иногда кажется весь этот