Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поздравляю тебя, Коинька, с успехом в твоей работе. Ты что-то стала скупа – мало пишешь о творческих успехах. Есть же разница между скромностью и скупостью. Я много раз перечитывал место в твоем письме, где ты написала о своей работе. Меня не очень беспокоит «диспутабельность» выводов. Наука обогащается всего более тем, что «диспутабельно» – новыми данными, явлениями, фактами. Что добыто – добыто. Много теней скользит вверх и вниз по лестнице культурного развития, но лишь опорные ступени – явления, факты, остаются навсегда.
«Радуюсь неоскудевающему духу изысканий» – так, однажды, написал мне Николай Павлович. Прими теперь ты этот ободряющий привет.
В новогоднюю ночь попалось мне очень интересное письмо Пушкина, адресованное Плетневу. Он пишет, что хандра хуже холеры, так как холера убивает тело, а хандра душу и заключает письмо словами: «будем живы, будем и веселы». Так, в самом деле, будем беречь свое здоровье, свои силы, свою душу.
Крепко, горячо вас целую, родные.
До близкого свидания.
Будем живы, будем и веселы!
Саня.
Вспомнил всех близких – сердечный привет им – М. И., М. П., Вите, Нюрочке и всему ее семейству.
Передайте мой поцелуй Гене, ее дочери, Леле.
Коиньку прошу перецеловать брата и его семью, тетю Любу, Минночку.
Часто часто вспоминаю милых художников, Нат. В-ну. За короткое с ними знакомство полюбил их.
Душевный привет Клаве.
Не обижайся, что Вова так поглощен воспитанием внука. Меня это не удивляет. Если бы он даже больше сделал, чем делает, вряд ли в его силах добиться успеха. Желаю ему и его супруге здоровья и сил.
Еще раз целую Вас и всех близких. Не забывайте меня своими приветами и книгами.
Ваш Саня.
Р. S. При возможности, пошлите несколько общих тетрадей (две штуки). Хотел бы иметь трубочку, но хорошего качества. Старая еле-еле держится. Со своей стороны, если подвернется оказия, пришлю стихов и прозы.
№ 387. А. И. Клибанов – Н. В. Ельциной
24 января 1950 г.
Родная, любимая деточка!
Давно не писал тебе. Во второй половине декабря – первой половине января получил твое письмо от 18.XII, где ты вспоминаешь о Вильнюсе, бандероль с газетами, книгу по хирургии. Также получил книгу лирических стихов Гёте. Последняя меня взволновала. Мне глубоко приятен этот знак памяти и внимания. Книгу я читаю, еще не прочел, и свою признательность выражу лучше в следующем письме.
Тебя же, конечно, не благодарю. Несколько лет назад, ты помнишь, я замышлял написать стихотворение «Благодарность», но слов не нашел, равносильных бесконечным дарам твоей любви. Тем более не нахожу сейчас: дары умножились, а силы ослабли.
Родная, как-то я написал тебе о впечатлении, которое произвело на меня стихотворение Тютчева «Есть и в моем…». Я не подозревал, что оно окажется тебе таким близким. Мучительная и немая боль твоих последних писем не может быть скрыта маленькими и милыми хитростями, которые должны внушить мне иное представление о твоих переживаниях. Ты не умела и не научилась лукавить. Но ни я, ни сам Тютчев никогда не притязали на универсальную философскую значимость этого стихотворения. Мало ли что ляжет под поэтическое перо в страшную минуту душевного обмеления. Да и самый факт написания стиха уже был для Тютчева выходом из его состояния. Жизнь идет в смене приливов и отливов и это уже действительно имеет универсальную значимость. В последнее время я все больше и больше склоняюсь к преимуществам всякого настоящего перед прошедшим и будущим. Я тебе уже однажды писал об этом, кажется, в связи с книжкой Ш. Петефи. Дело в том, что душевная механика знает силу надежды, которая восстанавливает утраченное равновесие бытия одним тем, что открывает перспективу прилива. Я думаю, что эта сила обманчива, независимо от того, сбыточна или несбыточна перспектива. Каким бы глубоким ни был вдох – зачерпнутого воздуха надолго не хватит. Такова надежда. А душу надо питать повседневно. Только так можно сберечь ее жар. Простыми словами говоря, надо идти навстречу и большим и малым радостям и интересам. Надо смело идти им навстречу сегодня и завтра, и каждый день, полагаясь на внутренний голос, который всегда подскажет, что следует позволить и чего нужно избегнуть. Я хотел бы видеть тебя не в аскезе, а в средоточии всего жизненного разнообразия.
Получила ли ты мои новогодние приветы? Миновал год, наступил новый, и я все тороплю время. Помнишь конец новогоднего стихотворения Минковского «Друзьям». Перечти его.
Я достал книгу проф. Войно-Ясенецкого «Очерки гнойной хирургии» (2-ое изд. Москва, 1946 г.). Разумеется, я не мог разобраться в его тридцатилетнем медицинском опыте. Но его жизненный опыт, а в нем и самый образ автора, – мне доступны. (Я вспоминал Станиславского – «Моя жизнь в искусстве»). Бесстрашная и беспощадная справедливость к себе. Ясная мысль и точное изложение. Непосредственное, как в собеседовании, взаимоотношение автора с читателем. И столько тепла и чудесной простоты в этой книге. Таким я знаю Николая Павловича. Таким представляю себе русских писателей – Толстого, Достоевского, такого вижу Нестерова. Людям одаренным дано вписать порой очень значительные строки в книгу науки, но лишь цельные натуры, по твоему, очень любимому мной выражению, «душевно талантливые» люди, способны открыть в ней новые страницы. Достань этот труд – он ободрит и укрепит в тебе твой творческий дух, которому ты в нем (труде Войно-Ясенецкого) найдешь много родственного и свойственного.
Вот написал длинное письмо и опять не сказал о самом главном, как не сказал о нем за всю нашу жизнь. Я не знаю, как выразить тебе мои чувства: что думаю о тебе и как люблю. Скажу лишь то, что если есть во мне что-нибудь хорошее (все же есть!), то все хорошее, что во мне рождалось и росло и живет, это только отзыв твоим благородным, очищающим и возвышающим чувствам. Я всегда искал опоры в твоем примере и теперь, в мой день испытания, припадаю к тебе, как к источнику жизни.
Саня.
Напишешь ли ты мне когда-нибудь о своем быте? Оживляет ли