За последние дни он слышал имя дю Шастель несколько раз то от Бурбонов, то от графа д'Арманьяк и всегда в связи с именем жены. Любой другой супруг, ей Богу, заподозрил бы существование тайной связи, но его светлость стоял выше подозрений. Будучи прекрасно осведомленым о масштабных планах супруги и не вникая при этом в мелкие нюансы, он предпочитал принимать все на веру и слушаться. Поэтому ни слова не сказал даже сегодня утром, когда мадам Иоланда решила, что герцог должен ехать вперед, чтобы все подготовить к их прибытию, а сама она поедет с Шарлем и мессиром Танги, которому по дороге объяснит все тонкости его новых обязанностей.

– Ах, мадам, желал бы я быть самой политикой, – только и попенял герцог, усаживая жену в карету и целуя ей на прощание руки. – Вы тогда любили бы меня больше всего на свете.

– Какое счастье, что вы не политика, сударь, – в тон ему ответила герцогиня. – Иначе мне пришлось бы ненавидеть вас всей душой.

Париж остался позади, и Танги дю Шастель облегченно откинулся на спинку своего сиденья.

– Ну, вот и всё! – выдохнул он. – Я очень рад, герцогиня, что все ваши дела благополучно устроились.

– Наши дела, мессир, наши, – поправила мадам Иоланда. – Вы теперь мое доверенное лицо и должны хорошо понимать, что дела у нас теперь общие, и что это далеко еще не все. Впереди заботы более сложные. Мне понадобятся и ваша храбрость, и ваше благородство.

– И моя безграничная преданность вашей светлости, – посерьезнев лицом, добавил дю Шастель.

Он готов был горы свернуть, лишь бы выразить глубочайшую признательность за доверие, новую должность и, как ни странно бы это прозвучало с точки зрения расчетливого королевского двора, за своего воспитанника.

Сознание Шарля в эти дни словно раздвоилось: с одной стороны, уехать из Парижа и из Лувра было очень даже неплохо, с другой – кто может сказать, что за жизнь ожидает его в Анжере? Танги на герцогиню только что не молится, но он – вассал, ему так и положено. Сам же Шарль слишком мало общался с будущей тещей, чтобы хоть что-то о ней понять. Вроде высокомерна и неприступна – даже с его матерью говорила немного свысока, на него внимания обратила не больше, чем все вокруг, и мальчик совсем уж было решил, что меняет одно тягостное положение на другое. Но сегодня утром, когда принц вышел к карете, все анжуйские рыцари приветствовали его по меньшей мере как дофина.

К подобным почестям Шарль приучен не был, поэтому слегка замешкался и даже оглянулся: уж не случилось ли чудо, и не вышел ли его проводить старший братец Луи или, спаси Господи, отец?!

– Идите сюда, сын мой, – ласково позвала стоявшая у кареты мадам Иоланда. – Я позволила себе пригласить к нам в попутчики господина дю Шастель. Официально он вам больше не слуга, но если ваше высочество полагает такое соседство для себя нежелательным, господина дю Шастель уже ждет оседланная лошадь.

Выходило так, будто герцогиня с ним советуется. И это было сказано громко, при всех, и без тени насмешки!

Совершенно не готовый к чему-либо подобному, Шарль повел себя совсем глупо: зачем-то нахмурился, раздул щеки, буркнул что-то невразумительное, потом полез в карету, поскользнулся и обязательно бы упал, не подхвати его стоявший возле дверцы дю Шастель.

«Вот теперь все точно начнут смеяться», – подумал мальчик в отчаянии. Он забился в самый угол кареты и обреченно ждал нравоучений или порицания, которыми его мать давно бы уже разразилась. Но снаружи слышались только обычные предотъездные возгласы, герцогиня и Дю Шастель вели себя так, будто вообще ничего не случилось, а потом кто-то скомандовал отправление, и они поехали, медленно пробираясь по узким парижским улочкам.

От сладостей, предложенных мадам Иоландой Шарль отказался, но сладкого вина выпил. На вопрос тепло ли ему только молча кивнул, и так же молчаливо подтвердил догадку герцогини о том, что «мальчик просто не выспался». Карету немедленно остановили, отдали необходимые распоряжения, и уже через минуту Шарль был со всех сторон заботливо обложен подушками и укрыт меховой полостью.

– Настоящий воин никогда не упустит возможности хорошо поспать, – подбодрил воспитанника дю Шастель, когда они поехали дальше. – Отдохните, сударь, последние дни были для вас слишком тяжелы.

Мальчик послушно закрыл глаза.

Да, волнений за последние дни накопилось слишком много. Хоть и повзрослевший прежде времени, но еще не крепкий детский мозг требовал отдыха и разрядки. И каким бы туманным ни представлялось будущее, мерное покачивание кареты быстро сделало свое дело, убаюкав переволновавшегося Шарля не хуже детской колыбели. Щека его утонула в теплом мехе воротника, голова затылком ткнулась в большую волосяную подушку за спиной, а перед глазами поплыли видения.

Сначала это был портрет немного надменной девочки с золотой сеткой на волосах, а потом он вдруг слился с полузабытым образом доброй женщины, ухаживающей за ним в ту пору, когда Шарль был совсем маленьким и думал, что у него есть мать…

– Смотрите, сударь, кажется наш принц заснул, – заметила мадам Иоланда.

Она наклонилась вперед, чтобы снять съехавшую на лоб мальчика шапку, и внимательно всмотрелась в его лицо. Во сне оно стало совсем детским, открытым и очень несчастным.

– Он не слишком чувствителен?

Дю Шастель ласково взглянул на недавнего воспитанника.

– С ним не лучшим образом обращались, мадам.

– И вас это задевало?

– Да… Я рыцарь, ваша светлость. И рыцарские обеты произносил, как все, перед аналоем. Теперь это мои молитвы, одна из которых гласит, что щит рыцаря должен быть прибежищем слабого и угнетенного.

– Впервые слышу, чтобы королевского сына называли слабым и угнетенным.

Герцогиня откинулась на спинку своего сиденья.

За окном тряско двигалось обширное поле с черными точками ворон. Не так давно расцветившееся восходом небо нежно румянилось, обещая день ясный и солнечный. Рядом с уснувшим принцем, вся эта езда показалась герцогине покойной и умиротворяющей.

– Да…, королевский сын, – медленно повторила мадам Иоланда.

Было слышно как снаружи начальник стражи что-то громко крикнул своим лучникам, которые, спустя мгновение, проскакали вперед – видимо расчищать дорогу.

– Этот мальчик через несколько лет должен будет стать нашим королем, – произнесла герцогиня, словно говоря сама с собой. – Королем, способным остановить эту глупую войну не перемириями, не уступками, а полной и окончательной победой Франции, чтобы в глазах потомков заслужить прозвище «Победоносный»…

Карета остановилась, и мадам Иоланда замолчала, опасаясь, что проснется Шарль. Но, как только двинулись дальше, и мальчик, сонно повозившись, затих, она снова заговорила.

– Я вовсе не призываю вас, мессир, забыть свои