висела как на вешалке, сзади топорщилась, мялась и вид имела неопрятный. Зато руководителем был хорошим, ни бунта тебе за все двадцать лет, ни голода, ни холода не знали счастливые жители Бункера.

Да, пусть убежище было внушительным, со складами консервов и прочей снеди, теплицами, в которых росли овощи, пусть от холода спасала налаженная система отопления, да и бунт было нерезонно зачинать, так как Бункер был замурован глубоко под землей, и то ли в первый день заклинило механизмы, то ли еще что случилось, но за все эти годы открыть гермодверь не смогли, хоть и пытались неоднократно. Пусть. Но служил же он все эти годы верой и правдой своим людям, работал на их благо, заботясь о них изо всех сил. А тут на тебе, эти буквы на стене, нарисованные еще не успевшей до конца высохнуть черной краской. Буквы на желтоватой обшарпанной стене. Три буквы, складывающиеся в столь емкое и могучее слово, демонстрирующее всю силу русского языка во всем его многообразии. Слово смачное, точное, и, в то же время, имеющее столько значений. Им можно было бы выразить настроение, протест, восхищение, ругнуться и обозначить половую принадлежность к определенному роду, не согласиться с утверждением и развернуть любой спор на сто восемьдесят градусов. И слово это начиналось на букву Хэ.

– Это что значит? Это как понимать? ― бормотал Илья, верный соратник и друг Перегноя Валерия Павловича. Произносил он это уже раз десятый, но так как был ярым поборником за справедливость, потому и представлял в Бункере судебную власть в лице одного человека, то никак не мог смириться с подобным кощунством и осквернением их светлого незапятнанного мира. Точнее, светлого ровно до этого самого дня, а сейчас он всем своим справедливым нутром чувствовал, как сгущаются тучи, собираются под самым потолком, прячутся пока еще несмело в выбоинках и трещинках, но стоит им встретиться, собраться воедино, как грянет гром, который для изолированного Бункера может стать фатальным.

Росточком Илья не вышел, сказались гены отца и матери, ныне покойных почетных циркачей, зато компенсировал это тем, что раздался вширь и напоминал бочонок ― в таких его бабушка Агафья Федотовна в деревне засаливала на зиму огурцы. Огурцы были хрустящие и с жареной картошечкой шли очень хорошо. А ежели еще грибочки, да буженинку, да к чаю хлебушек из печи, щедро политый смородиновым вареньем из погребов, то вообще жизнь удалась. Имел Илья и лысину во всю голову, раньше-то была густая шевелюра, но неудачный брак и жена-кровопийца сделали свое дело. Волосенки выпали. Зато когда жена осталась снаружи, в Бункер не успела, тут-то Илья и вздохнул с облегчением и сразу понял, что его призвание ― быть судьей и делать этот подземный тесный мир хоть чуточку, но лучше.

С тех пор было закрыто пятьсот двадцать семь дел, результат был стопроцентным, подобной раскрываемостью не мог похвастаться ни один следственный комитет ни одной страны мира в прошлом. А сейчас Илья усердно, высунув язык, составлял протокол с места преступления, выцарапывая острым карандашом на огрызке бумаги одному ему понятные каракули. Дело было гордо названо «День с Хэ» или «Хулиганство на букву Хэ», но это для мемуаров, которые он тайно писал по ночам, а следовательно, тоже работал во благо будущих потомков денно и нощно, официально же дело называлось Делом номер 528.

– Это как понимать? ― повторил он в пустоту.

Третий свидетель преимущественно молчал, хоть и был Бабой, а это уже ко многому обязывает. Баба Андрей Дмитриевич отвечал в Бункере за продовольствие и был Министром продуктового склада, пищевых запасов и околопродовольственных вещей. Он был старше своих коллег, такой сутулый тщедушный старикашка, но хватку имел железную. Если уж вцепится, скажем в консервную баночку, то и не выпустит. Такие на складе и были нужны. Он лично увеличивал или сокращал пайки населению, запускал программы здорового питания, а также ввел обязательный ежегодный пост, мотивируя тем, что любому организму нужна разгрузка. Внешностью он напоминал Чехова. Антона Павловича, величайшего в далеком прошлом творческого человека. Но сравнение это Баба Андрей Дмитриевич не любил, ибо считал Чехова человеком непостоянным, идеалистом и немножечко смутьяном. Почему он так считал, Андрей Дмитриевич никому не признавался.

Сейчас Министр опирался на резную трость, невесть как оказавшуюся в Бункере, и необычайно этой тростью гордился, приписывая ее своим древним потомкам и каждый раз с легкой руки продлевая ее возраст на добрую сотню лет. Дошло уже до того, что датировалась трость уже парой тысяч лет до нашей эры и с тех пор передавалась из поколения в поколение как наидрагоценнейшая семейная реликвия, пока не дошла до Бабы. Антон Павлович, тьфу, Андрей Дмитриевич закатывал глазки и тоже пытался не отставать от Перегноя Валерия Павловича в умении морщиться, хотя, надо признать, чуть-чуть проигрывал.

– Это как понимать? ― снова прозвучал вопрос Ильи с нотками возмущения в голосе. Но его собеседники были людьми умными, а потому на вопрос не отвечали, разумно считая его риторическим.

– Кхм-кхм, ― наконец прокашлялся Перегной. ― Илюшенька, надо бы действовать.

– Действуем, свет очей наших, Валерий Павлович. Немедленно призову людей, например, Петьку и Никитку, и тряпками это, тряпками да с мыльной водицей.

– С мыльной ― это хорошо, одобряю.

Валерий Павлович помолчал, собираясь с мыслями.

– Ну а вы что думаете, Андрей? Об этом. ― Палец ткнул в слово с подтеками на стене.

Андрей Дмитриевич думал. Ладно бы это случилось в эпоху Смуты и Неопределенности, которая наступила с той поры, как дверь захлопнулась, оградив людей от прежнего мира, и продлилась год, пока три товарища, не жалея собственных сил, трудились и налаживали быт. Так нет же, именно сейчас, когда рождаемость превысила смертность, мужья сидят с женами, все сыты-обуты и вообще, Золотой век, можно сказать.

Вслух он попытался выразить эту мысль, получилось следующее:

– Нехорошо. ― Он покачал головой, подтверждая свои слова.

Валерий Павлович кивнул.

– Надо созывать внеочередное собрание, донести до людей информацию, ужесточить законы. Расслабились мы тут. И дежурные должны понести наказание. Почему они ничего не заметили?

– Проведем расследование, от следствия еще никто не уходил, ― не без гордости заметил Илья. Портить статистику он явно не собирался. ― Виновные сознаются.

Валерий Павлович опять поморщился.

Когда он встал у руля этой раздираемой внутренними противоречиями общины после целого года смутного времени, опираясь на плечи верных товарищей, он имел лишь поверхностное понимание об административных процессах и совсем никакого управленческого опыта. Но годы сделали его мудрым политиком. Да, место оказалось хорошим, Бункер находился за чертой небольшого городка Видное, недалеко от