вас не тронет. Только когда выйдем из леса, молчите. Дозорные у нас все слухачи. Как медвебуй…

Теперь уже Стась не смог смолчать:

– А почему он тебе подчинился?

– Я с любой животинкой могу договориться, ― ответил пастух.

– Без слов? ― поинтересовалась Стаська.

Оська остановился и заглянул ей в лицо.

– Конечно. Что такое слова? Пустые звуки. Главное ― что у тебя здесь и здесь, ― ответил он и коснулся поочередно лба и рубахи. Там, где сердце.

– У тебя там и там только хорошее? ― спросил Стась, немного уязвленный вниманием к сестре.

– Наверное, ― помолчав, сказал пастух.

– А вот и нет, ― снова влезла Стаська. ― Не из-за этого. Я заметила, что у медвебуя одно ухо висит. Как будто охотники палкой перебили. А еще на брюхе пять больших проплешин. Шерсть же никогда не растет на местах, где были раны. Ты вылечил того детеныша! Несмотря на указ старосты! А теперь он тебя слушается!

– Твою б голову нашему старосте, ― ответил загадкой пастух.

– А правда, что тебя однажды чуть не заломал зверь? ― Интерес Стаськи все не кончался.

– Правда, ― ответил пастух. ― Люди-то иногда друг друга понять не могут. Не только зверь.

Долго шли молча.

Когда выбрались из леса, снова раздался гул.

– Вот оно что… теперь все ясно, ― снова напустил туману Оська.

– Что ясно-то, дядь Оська? ― спросил Стась. ― Мы уже этот гул слышали. Откуда он?

– Про гул пока ничего не знаю, ― медленно, словно размышляя о другом, сказал пастух.

– Дядь, а почему у тебя на шнурке теперь два кругляша: один серебряный, а другой черный-пречерный, как из огня? Он раньше у Лиходейки был? Кто она на самом деле, почему к нам шла и правда ли она великанша? ― зачастила Стаська.

Оська покрутил головой от изумления. Потом шепотом сказал:

– Вот ведь задавила вопросами! Достойна знать! Она не великанша ― такой ее увидели мои глаза. Глаза перепуганного вусмерть дурня. Перепуганного оттого, что… Лиходейка внушала мне необычные мысли. Как увидел ее, так в голове вспыхнуло: беда близка, опасность! Ни о чем больше думать не смог. Так что добрая женщина погибла из-за меня.

– Не печалься, ее все такой увидели, ― заметила Стаська. ― А кругляш-то?..

– Она моего племени… беловолосых… ― чуть слышно ответил пастух, помолчал и велел: ― Как доберетесь до доски, отыщите рядом такой же камень, как и тот, что в поселище. Нажмите. Откроется лаз ― и вперед. Никому ни слова, поняли?

– А почему… ― завела свое Стаська, но пастух шагнул в черную тень дерева и исчез.

В сенцах овина, зарываясь в солому, Стась недовольно сказал:

– Теперь-то Оська нашего племени. Какое ему дело до Лиходейки из чужого?

Стаська неожиданно всхлипнула, но ничего не ответила.

Засыпая, Стась услышал шепот сестры:

– Почему его все называют Оськой, а не Осием? Ведь он старый, годов тридцати.

– Потому что родился не здесь, ― ответил Стась, еле ворочая непослушным языком. ― Наш, да не ровня нам.

Утром над поселищем в полную мощь разнесся гул. Сорвались с веток деревьев горластые враноголуби, взмыли в небо, с трудом удерживая в полете свои жирные тела. Лесная чаща откликнулась трубным ревом и раскатистым рыком. Гогот кряквогусей на подворьях заглушил людские голоса. Завыли псы на привязи. Они беспробудно дрыхли в дворах, открывая глаза только во время предчувствий. Еда, игры – все это было не про них. А вот предсказать беду они могли.

Потом все стихло. Нехорошая тишина придавила весь мир. А туман над рекой стал красным ― наверное, обитатели тамошнего поселища днем жгли костры.

Староста Ифантий целый день просидел в молельне со старцами.

Вечером притопало стадо с лугов. Одноглазые коровы накинулись было на огороды, но их отогнали скотницы. Обиженные животинки сгрудились около леса и стали брезгливо жевать жесткую траву.

Близнецы вместе с толпой побежали расспросить скотниц, но всех завернула стража. Таков был приказ старосты.

К ночи, несмотря на запреты, стало известно: пастух остался на лугах, которые вдруг покрылись водой. Это бесноватая река попыталась отвоевать свое прежнее русло, на котором ныне росли мягчайшие сладкие травы.

Оська все твердил: нужно узнать, что творится в поселище на том берегу. И вроде бы искал способ, как это сделать. Но вместо дела сидел, уставившись в глаза своему ручному враноголубю-уродцу со светлыми перьями. Виданное ли дело: птица жила у него в шалаше и кормилась хлебом с молоком из миски. Но Оська всегда чудил, хоть и был очень полезен поселищу.

Староста направил к нему трех стражников. Их место тут же заняли мужики-ремесленники.

Ночью гул превратился в наводящий ужас грохот, словно с неба посыпались камни. Никто не сомкнул глаз, а псы издохли, отвыв положенное им на веку.

Стражники вернулись без Оськи. Они рассказали, что на месте лугов теперь гуляют бурливые волны. И они мчатся к лесу. А там недалеко и до бревенчатых стен. И пусть поселище находится на холме, своенравные воды могут уничтожить урожай или, хуже того, отрезать людей от всего мира.

Поутру староста вновь уединился со старцами. Потом к заплаканным поселищенцам вышел Афаначий. Он стал говорить, и уже никому его голос не показался скрипучим и надоедливым:

– Братья и сестры! Никто, кроме Матери-земли не знает, что творится. А она нема. И даже не может, как мы, умереть в свое время.

В толпе раздались женские вопли, выкрики мужчин:

– Что нам делать, чтобы спасти детей? Хотя бы детей! Или им тоже пришло время помереть?!

Старец поднял руку, как делал в училище, пытаясь образумить ребятню.

– В одной старой книге я нашел рисунок нашего края в древности. На том берегу реки высилась большая гора с верхушкой из вечного льда. И Вековая зима наращивала на ней год за годом новую ледяную корку. Наверное, нутро горы не выдержало и раскололось, ― продолжил старец.

Его прервали:

– На что нам чужая гора?

Афаначий снова поднял ладонь:

– Чтобы знать. Знать – это способ сделать правильный выбор. Так вот, гора могла расколоться и от подземного жара. И лед растаял. Он, наверное, таял уже давно, пополнял воды реки. Она вышла из русла. И наступает на наше поселище. Другого, на том берегу, скорее всего, уже нет. Помните красный туман? Это люди пытались дать нам знак ― пора покидать родные места.

Поселищенцы закричали все разом. Как так ― покидать спасительные стены?! Это же край медвебуев!

– Я вам поведал, что думаю. Кто хочет сказать свое, должен сделать это, ― отрезал старец.

– Староста! Пусть староста скажет! ― завопила толпа.

Но Ифантий стоял,