— Давайте я начну. — Игнат сидел в кабинете главреда, как будто это был его личный кабинет. — Любимая, дело в том, что я работаю в следственном комитете.

— Ты? — Юлька растерялась. — А нога? Твоя больная нога была только прикрытием?

— Нога настоящая и болела по-настоящему. Я не предполагал, что в то время, как мне будут оперировать мениск, доктора Окуневского убьют. Я был вынужден начать работать на больничной койке. А с Вадимом мы правда знакомы с детства, жили в одном дворе. Он просил помочь своей подруге. Ты была настолько инициативна, что шла напролом, и я старался быть рядом. Ты даже дядю Колю раскрутила! Хорошо, что я вовремя подоспел, любимая!

— Не называй меня любимой! — воскликнула Юля. — Ты меня просто использовал! И ты знал, Вадик? И вы знали, Егор Петрович?!

— Я узнал обо всем только сегодня утром, — поспешил реабилитироваться Заурский.

— Подруга, не кипятись. Ничего же не произошло. Каждый делал свою работу, — осторожно заметил Тымчишин. — Я предполагал, догадывался, но догадкой сыт не будешь. У Игната своя работа.

— Работа? — она не могла остановиться. — Вы меня как обезьянку на веревочке водили по кругу и посмеивались?! — Юлька расплакалась от обиды.

— Юля, перестань! Я горжусь, что у нас в газете работает такой журналист, как ты, — Егор Петрович говорил серьезно. — Сегодня ночью арестована доктор Ерашова. Она подозревается в убийстве Окуневского, в ее сумке нашли остатки ампулы, содержимое которой она вколола своему бывшему дружку Николаю Петровичу Окуневскому. Они последние дни не могли договориться по деньгам, Окуневский требовал больше и шантажировал ее. А клиентов ей поставлял Мухаб Исмаилов, ее знакомый. Как оказалась, мать Розы Ерашовой дружила с матерью Домны, той самой женщины, которая убила Исмаилова, его сожительницы. Задержаны и дают показания братья Ионовы. Вот такие дела. Изобличен Борянкин, благодаря твоим доказательствам он тоже задержан и сотрудничает со следствием. Я рассказал все, что знаю. Без твоего участия, без твоей помощи это было бы невозможно.

Но Юля продолжала всхлипывать.

— Пусть они уйдут, Егор Петрович. Пусть они уйдут оба! — потребовала она. — Я не хочу их видеть.

Заурский кивком показал молодым людям на дверь, и они без разговоров встали и вышли, бросая извиняющиеся взгляды. Краем глаза Юля видела, что Игнат сильно хромал.

— Ну что, героиня, ты расплакалась? — Заурский по-отечески ее обнял. — Все же хорошо, Юля, все закончилось. Вон у тебя сколько фактического материала, пиши не хочу.

— А у меня уже все готово, — она вытащила флешку из сумки. — «Операция по замене профессии», так называется статья. Только вы не говорите, что это сплошные розовые слюни и сопли, они тоже нужны, и может, больше, чем журналистские расследования об убийствах. Они заставляют людей думать.

— Да что ты на меня нападаешь? — растерялся Заурский. — Я правда ничего не знал. Пусть будут розовые слюни, мне нравится, как ты пишешь. Можешь сразу Миле Сергеевне отдавать, в номер. Я потом в полосе целиком посмотрю.

— Тогда я пошла, — Юлька поднялась со стула.

— Не переживай, никто тебя не использовал. Мы делаем свое дело, а такие ребята, как Игнат, свое, у них тоже нелегкий хлеб.

Она сделала вид, что не слышит Егора Петровича.

Юля положила флешку на край стола ответсека.

— Согласовала? — только и спросила Мила Сергеевна.

— Согласовала.

— Одно слово, любимица! Десять минут, и все дела. Опять, поди, шедевр, Сорнева?

— А я, кроме шедевров, ничего писать не умею, Мила Сергеевна, вы же знаете.

Юля вышла из здания редакции, и первое, что ей бросилось в глаза, необыкновенное летнее небо василькового цвета и словно нарисованные на нем кисточкой мастера кружева облаков. Вадим и Игнат стояли около машины Тымчишина, всем своим видом выражая вину и раскаяние.

— Юльк, а Юльк, подруга, давай мириться? Ну не виноватые мы! Так сложилось, — гудел Тымчишин.

— Любимая, между прочим, у меня нога болит за тобой бежать, — давил на жалость Игнат.

— Я просила не называть меня любимой!

— А если мы тебя любим, — хором сказали они. — Что теперь делать?!

Юлька махнула на них рукой, развернулась и пошла в противоположную сторону. Сегодня ей хотелось побыть одной и подумать, например, о смысле жизни. Может ведь журналист Сорнева позволить себе такую роскошь? Наконец, надо отвязаться от этой надоедливой дамочки по имени «Журналистика» и начать жить самой, самостоятельно. Она ведь никогда не пробовала это делать. Вдруг у нее получится?