– И мы должны привезти ужин домой. Нам сейчас его принесут, – Сара говорит мягким, воздушным голосом, прижимая книгу в кожаном переплете к груди.

– Что ты читаешь? – спрашивает Оливия.

Девушка улыбается.

– «Чувства и чувствительность».

– В тысячный раз, – ворчит Пенелопа. – И она не хочет читать, как нормальный человек! Я подарила ей на день рождения электронную читалку, но она даже не пользуется ею! Она носит все эти книги в сумке, которая вот-вот развалится.

– Электронная книга – это не то, Пенни, – тихо отвечает Сара.

– Книга есть книга, – пожимает плечами Генри. – Это просто… слова. Ведь так?

Сара краснеет, становясь чуть ли не свекольного цвета. Но потом, словно жалея об этом, качает головой. Она открывает книгу и подносит к его лицу.

– Понюхай.

Через мгновение Генри наклоняется и недоверчиво нюхает страницы.

– Чем пахнет? – спрашивает Сара.

Генри делает еще один вдох.

– Пахнет… стариной.

– Точно! – Она также вдыхает запах страниц, глубоко и долго. – Бумагой и чернилами, больше ничего подобного не существует. Единственное, что пахнет лучше, чем новая книга, – это старая книга.

Кто-то роняет поднос с бокалами в задней части бара; грохот эхом разносится по всему залу. И Сара Фон Титиботтум каменеет, в глазах появляется пустота, а кожа белеет, как страницы, которые она держит.

– Леди Сара, – спрашиваю я. – Вы в порядке?

Она не отвечает.

– Все хорошо, – шепчет ее сестра, но, кажется, та не слышит.

Генри прижимает ладонь к ее руке.

– Сара?

Она делает рваный вдох, будто до этого не дышала. После моргает и осматривается вокруг, слегка запаниковав, прежде чем прийти в себя.

– Простите меня. Я… испугалась… звука. – Девушка прижимает руку к своей груди. – Мне нужно подышать воздухом, я подожду снаружи, Пен.

В этот момент официант в форме приносит еду навынос. Пенелопа просит отнести ее к машине, и мы прощаемся.

Выходя, Пенелопа напоминает Генри:

– Позвони мне! Не забудь.

– Не забуду, – отмахивается он.

Затем он следит, как они выходят за дверь.

– Какая странная маленькая прелесть, не так ли?

– Кто? – спрашиваю я.

– Леди Сара. Что печально… она могла бы быть милой, если бы не одевалась как монашка.

Оливия щелкает языком, как старшая сестра-наседка.

– Она не выглядит как монашка, придурок. Просто у нее иные интересы и она не успела пока заняться своей внешностью. Я могу ее понять. – Она проводит руками по своей восхитительной фигуре. – Веришь или нет, но я не всегда выгляжу так.

Я скольжу руками вокруг ее талии.

– Чушь, ты прекрасна вне зависимости от того, что на тебе надето. – А потом добавляю на ухо: – Особенно когда на тебе ничего нет.

– Тем не менее, – размышляет Генри, когда мы направляемся к двери, – я не против взглянуть, что мисс Чувства и Чувствительность прячет под длинной юбкой. С такой-то фамилией там должно быть все неплохо.

Николас

Мама однажды сказала мне, что время подобно ветру. Оно мчится над вами, проходит мимо вас; и как бы мы ни старались, как бы мы ни хотели, мы не в силах его удержать или замедлить.

Ее слова эхом раздаются в моей голове, когда я лежу в кровати, в серой тишине рассвета, пока Оливия мирно спит рядом со мной.

Четыре дня. Это все, что у нас осталось. Время пролетело так же быстро, как переворачиваются страницы в книге. Дни были чудесными, наполненными смехом и поцелуями, стонами и вздохами, большим количеством любви, о которой я даже не мечтал.

Последний месяц мы с Оливией по-настоящему наслаждались проведенным вместе временем. Мы катались на велосипедах по городу (конечно, с охраной поблизости). Люди махали и приветствовали не только меня, но и ее.

– Прекрасная девушка, – говорили они.

Мы устраивали пикники у озера и поездки в другие наши владениям, где сладкий голос Оливии радостным эхом разносился по залам. Я научил ее кататься на лошадях, хотя она предпочла велосипед. Несколько раз она стреляла по глиняным тарелкам со мной и Генри, прикрывая свои уши при каждом нажатии курка, что так же очаровательно, как и все, что она делает.

У Оливии не было причин близко общаться с моей бабушкой, но когда это случалось, королева обходилась с ней вежливо, ну или не слишком холодно. Но в воскресенье к чаю Оливия испекла булочки. Она впервые пекла после приезда из Нью-Йорка, и ей это действительно понравилось. Она приготовила их по собственному рецепту с миндалем и клюквой. Моя бабушка отказалась попробовать даже кусочек.

И тогда я немного возненавидел ее.

Но этот один темный момент потонул в тысяче ярких. В тысяче прекрасных воспоминаний.

А сейчас наше время почти закончилось.

В моей голове уже давно (месяцы) зрела идея, но я не позволял прорасти этому семени. До этого момента.

Я поворачиваюсь на бок и скольжу губами по гладкой руке Оливии, зарываясь носом в ароматный изгиб ее шеи. Она просыпается с улыбкой.

– Доброе утро.

И тут я озвучиваю свою идею. Свою надежду.

– Не возвращайся в Нью-Йорк. Останься.

Ее ответ звучит через одно мое сердцебиение.

– На сколько?

– Навсегда.

Медленно она поворачивается в моих руках – ее синие глаза умоляют, а губы растянулись в улыбке.

– Ты говорил со своей бабушкой? Ты… ты не собираешься делать заявление?

Я громко сглатываю комок в горле.

– Нет. Отменить уговор невозможно. Но я подумал… я могу отодвинуть свадьбу на год. Может, на два. Мы проведем все это время вместе.

Она вздрагивает. А ее улыбка увядает.

Но я пытаюсь объяснить ей все так, чтобы она поняла. Хочу заставить ее меня понять.

– Я мог бы попросить Уинстона просмотреть список женщин. Возможно, у одной из них происходит то же, что и у нас с тобой. Я мог бы… договориться с ней. Пойти на сделку.

– Брак по расчету, – говорит она отстраненно.

– Да. – Я заключаю ее лицо в ладони, смотря ей в глаза. – Это существовало на протяжении веков, потому что работало. Или может… я могу жениться на Иззи. Это облегчит жизнь и ей… и нам.

Оливия поднимает глаза к потолку, зарывается руками в волосы и тянет их.

– Это просто невероятная хрень, Николас.

– Просто подумай об этом, – мой голос грубый, наполненный отчаянием. – Ты даже не хочешь подумать.