— Нет.

— Три.

— Нет.

— Пять.

— Нет. Четыре, — сказал Марч. — Можешь их назвать?

Суэйлз выхватил книгу у Марча из рук.

— Так, ладно, — сказал он. — Какие данные заносятся в форму 3349?

— Физические данные бойца, — ответил Марч.

— Хорошо. А в форму 2442?

— 2442? — переспросил Марч.

— Не такой уж ты у нас первый ученичок, получается, — сказал Суэйлз.

Специалист Чарльз Уайт, двадцатишестилетний санитар, тоже был в числе тридцати. Как и у Джея Марча, это была у него третья попытка, и в предыдущие два раза он тоже не прошел осмотр.

В первый раз он забыл надеть налокотники — вспомнил, когда уже подходил сержант.

— Что у тебя отсутствует, рейнджер Уайт?

— Налокотники, первый сержант.

— Твои действия теперь?

— Уйду, первый сержант.

Вторая попытка не удалась потому, что взводный сержант сказал ему, в котором часу явиться, но потом время изменили, тот, кто должен был ему сообщить, не сообщил, причем сам, что интересно, был одним из участников. В общем, Уайт опоздал на двадцать минут.

Попытка номер три.

В отличие от Марча Уайт был настроен на победу.

— Второй — это первый из проигравших, — заявил он и засел у себя в комнате, стал готовиться, дверь запер и не открывал, как бы ни стучали, если только это не касалось вызова на задание.

— Я одиночка, — сказал он. — Если кто и придет ко мне в комнату, я не буду с ним готовиться. Здесь — не такое место. — Он понизил голос. — Здесь секретная зона.

В комнате звучала музыка в «мотаунском» стиле, на столе лежало открытое учебное руководство, и он пытался заучить наизусть все от корки до корки, в том числе «Кредо солдата» из 121 слова, которое он взял моду проговаривать вслух, даже если он в это время шел куда-нибудь с другими солдатами.

— В столовую идти пять минут. За это время я могу произнести «Кредо» четыре-пять раз, — сказал он, и если другие думают, что он маленько тронулся умом, то пусть себе думают. — Мне двадцать шесть. Я старше, чем они. Им восемнадцать-девятнадцать, они обсуждают всякие глупости: «Смотри, какие у нее сиськи». Для меня это пройденный этап. Так что я предпочитаю разговаривать сам с собой.

До конкурса теперь оставалось три дня, и Уайт размышлял, что говорить сержантам, когда они велят ему представиться. Вообще-то «представиться» означало всего-навсего назвать свое имя и место рождения, сказать, где учился в школе и почему решил пойти в армию, — пять фраз максимум, — но Уайт был вдумчивый солдат и хотел найти способ сообщить что-то большее.

— Я занятную вещь приметил, — сказал он. — Когда я на задании и случается какая-нибудь дрянь, руки у меня не дрожат. Они потом начинают дрожать. Но не во время. Вот когда узнаёшь, из какого ты теста.

Мог ли он — если удачно пройдет осмотр — сказать такое сержантскому жюри, ожидающему услышать пять стандартных фраз? Нет, если он хочет победить, и он это понимал, но интересно было все же дать волю воображению. Они ему: «Расскажи нам немного о себе», а он им: «В Ираке я узнал, из какого я теста» — и приведет три примера.

Первый эпизод случился 11 июня, когда его колонна проезжала мимо мечети и впереди него в турель второго «хамви» попал СФЗ. Это было в 1.55 дня. Вот он едет, едет, думает, как все остальные: «Когда шарахнет, когда шарахнет…» — и вот шарахнуло. «С дороги, мать вашу!» — заорал он, помнилось ему, пробегая мимо солдат и сквозь снайперский огонь, и вот он уже около умирающего Кэмерона Пейна, осматривает его раны. Глаза: часть одного из век отсутствует. Рот: с левой стороны вырван кусок. Уши: за левым — колотая рана, доходящая до самого мозга. «Подвинь, пожалуйста, ноги, я дверь не могу закрыть», — сказал он Пейну, и, когда тот подвинул ноги, Уайт закрыл дверь и стал методично перетягивать его раны.

Крови было столько, что руки стали скользкими, и, разорвав упаковку эластичного бинта зубами, он наложил повязку и всю дорогу до медпункта придерживал Пейна руками, и только потом, когда он начал дрожать, он понял, что, пока все это происходило, дрожи не было.

Второй случай — бензозаправка в Рустамии, Джошуа Ривз, сентябрь. «Двое раненых! Один не дышит. Угроза жизни», — прокричал солдат по рации спустя секунды после взрыва, а Уайт тем временем щупал пульс Ривза. Он сел на него верхом и делал искусственное дыхание «рот в рот», а переводчица Рейчел надавливала на грудь раненого. Тридцать нажатий, два выдоха. Пульса нет. Тридцать нажатий, два выдоха. Пульса нет. И так всю дорогу до медпункта. Ривза понесли внутрь, Рейчел стояла в наполненных кровью ботинках, а Уайт, сделав для Ривза все, что он мог, начал дрожать. Но только сейчас, ни секундой раньше.

Третий пример был связан с Джеймсом Харрелсоном, погибшим на «Внешней берме», и девушкой, с которой Уайт познакомился перед самой отправкой в Ирак и на которой тут же и женился. Ему было тогда двадцать пять, ей девятнадцать. Они поженились в маленькой церкви на севере Канзаса, где его мать была пастором, и через пять дней он вылетел в Ирак, оставив молодой жене самое ценное и любимое, что у него было, — серебристый «понтиак-гранд-ам» 2006 года.

— «Трали-вали, трали-вали, да, кстати, я твою машину разбила, трали-вали, трали-вали», — вспоминал он сейчас разговор с ней по телефону, когда он прибыл в Рустамию и позвонил ей сказать, что все благополучно. — Я дал ей договорить все ее «трали-вали». А потом: «Все это замечательно. Но нельзя ли вернуться к той части, где ты сказала, что разбила мою машину?»

И с тех пор, сказал он, все пошло наперекосяк.

— Она хотела, чтобы я ей чаще, чаще звонил, а ведь мы только-только сюда прибыли. Жизнь была сумасшедшая. Я звонил ей раз в неделю, но ей было мало. Сплошные слезы: «Ты мне почти не звонишь. А звонишь — я одна говорю. Я тебе безразлична. Ты меня не любишь». В общем, ерунда сплошная, — сказал он. — Ничего из этого не вышло.

Через четыре месяца после свадьбы он сумел аннулировать брак, оставивший ему несколько плохих воспоминаний и одно хорошее, от которого у него всю жизнь на глаза будут наворачиваться слезы: шафером на его свадьбе был Джеймс Харрелсон. Джеймс был первым, с кем Уайт подружился в Форт-Райли. Они жили в одной комнате, вместе ездили туда-сюда, вместе ходили на танцы и знакомились с девушками, и, когда Харрелсон сгорел, именно Уайта как лучшего друга попросили на поминальной службе произнести в его память «слово солдата». «Я вспоминаю его как друга и брата по оружию, который умер за то, что любил, — за нашу армию и Америку», — торжественно заявил он в доме молитвы, наполненном военными всевозможных званий, которые все смотрели на него и слушали его, и, пока говорил, он тоже не дрожал.

По его мнению, солдат, претендующий на титул «солдата месяца», должен иметь возможность поговорить о таких эпизодах. «Расскажи нам немного о себе», — предложили бы ему, а он в ответ не только сообщил бы, что он из тех солдат, которые дрожат лишь после всего, но и поделился бы воинскими истинами — что «от говна не застрахуешься» и что «паранойя — это неплохо. Потому что тебя могут шлепнуть в любой момент. Из-за паранойи ты боишься, а бояться — это неплохо, потому что ты всегда настороже».