Я смотрю на него, затаив дыхание. Выдержав паузу, он произносит:

– Ты одна из них!

– «Нью-Йорк таймс»? – я вскакиваю из-за стола. – Ты серьезно?

– Да. Они хотят приехать к тебе домой: взять интервью и сделать фото. Статья выйдет в середине июня, причем – внимание! – в специальной воскресной деловой рубрике.

– В воскресной деловой рубрике… – повторяю я, переваривая «вкусную» новость.

Я даже не мечтала о том, чтобы мое имя появилось в «Нью-Йорк таймс», а тут еще специальная рубрика… Но прежде чем восторг захлестывает меня с головой, я хватаю его под уздцы:

– Эмили Ланге тоже выбрали?

– Откуда мне знать? – Картер смотрит на меня искоса. – Ой, Блэр, ради бога! Не говори мне, что из-за «Фейрвью» тебя гложет совесть! Это же бизнес! Здесь иначе нельзя. – Он передает мне листок. – На вот, договорись об интервью. Когда оно выйдет, у нашего агентства появится куча новых заказов.

Ну разумеется, Картер не думает о том, каким достижением эта статья будет лично для меня. Какую роль она сыграет в моей карьере, как поможет «Агентству Блэр», если я решусь начать собственное дело. Картер все оценивает исключительно исходя из собственных интересов. Молясь о том, чтобы никогда не стать на него похожей, беру бумажку, на которой он записал имя и телефонный номер репортера.

Суббота, пять утра. Сижу в халате на диване. Солнце еще не встало, и единственное, что освещает сейчас мою квартиру, – кофеварка на кухне.

– «Нью-Йорк таймс» готовит статью о риелторском бизнесе на Манхэттене, – говорю я Тому. –

У меня будут брать интервью.

– Вот это достижение! Фантастика!

– А вчера я продала последнюю квартиру в жилом комплексе «Фейрвью». Теперь я официально вхожу в число пятидесяти лучших брокеров.

– Супер! Поздравляю еще раз!

– Спасибо.

– Только, Эрика, почему-то у вас нерадостный голос.

– Видимо, просто устала.

Мне хочется во всем признаться, рассказать, как я украла у Эмили эксклюзивный листинг и как мне теперь противно. Но если Том об этом услышит, он больше не позвонит.

– Теперь, – продолжаю я, – меня пригласили на церемонию, а поскольку Энни нет, даже не знаю, кого позвать.

Потираю двумя пальцами переносицу, понимаю, что сейчас, наверное, внушаю жалость.

– А когда банкет?

– Двадцать первого мая.

– Жалко. Я надеялся, вы скажете: «Четвертого июня». Я еду в Вашингтон на семинар, то есть буду в нескольких часах езды от Нью-Йорка. Может, спросите у остальных сорока девяти победителей, не согласятся ли они перенести торжество?

– Попробую, – улыбаюсь я, представляя себе встречу с Томом, хотя до нее еще много воды утечет. – А надолго ли вы прилетаете?

– Всего на пять дней. Кстати, скоро у нас другое важное событие: Олив выступает с сольным номером на школьном весеннем концерте. Энни постоянно с ней репетирует. Бедную девушку, наверное, уже тошнит от песни «Прекрасная Америка».

– Удачи Олив, – с улыбкой говорю я. – На время вашей поездки в Штаты она останется в Париже с Энни?

– Нет, я отвезу ее к родителям Гвен в Вирджинию, а Энни будет предоставлена сама себе. – Несколько секунд Том молчит, после чего более серьезным тоном прибавляет: – Я, кстати, тоже. И я действительно мог бы приехать на поезде в Нью-Йорк.

Снова повисает пауза. Я должна что-то сказать?

В ушах у меня стучит.

– О… – произношу я, демонстрируя свое фирменное красноречие.

– Может, встретимся? Выпьем или лучше поужинаем?

Дразнящее чувство радостного возбуждения заставляет меня резко выпрямиться. С легким головокружением я встаю и иду на кухню. Открываю календарь: все пятницы и субботы июня свободны. Но, проходя мимо микроволновки, случайно бросаю взгляд на свое отражение в дверце. Я не та, за кого Том меня принимает. Он будет разочарован, когда вместо смелой и жизнерадостной молодой женщины, какой я притворялась по телефону, увидит настоящую меня: сломленную, озлившуюся на весь мир. Может быть, я и начала меняться, но пока остаюсь именно такой.

– Как обидно! – говорю я, глядя в пустой календарь. – Все забито, прямо сумасшествие какое-то…

– Понимаю. Сообщите, если вдруг освободитесь.

Я не освобожусь. Это мое наказание.

Значит, вот каково это – изнывать от смешанного чувства волнения и гордости только лишь оттого, что маленькая девочка будет петь на сцене «Прекрасную Америку» и ты желаешь ей успеха так, как никогда ничего не желала!

Энни сидит на краешке стула в школьном актовом зале. С одной стороны Рори, с другой Том. Олив в бело-синем полосатом платьице и красных колготках, которые Энни ей купила, выходит на темную сцену. На нее направляют луч прожектора. Она пошатывается, как будто вот-вот упадет, личико мертвенно-бледное. Даже из зала виден страх, притаившийся за толстыми стеклами очков.

Прикусывая костяшки пальцев, Энни в миллионный раз молится о том, чтобы Олив не забыла слова, чтобы ей хлопали, чтобы ее выступление понравилось и учительнице, и одноклассникам. Тишина сгущается. Энни готова поклясться, что слышит биение собственного сердца. Или это стучит сердечко Олив? «Ну давай же, горошинка! Представь себе, что сидишь на скамейке в парке, стоишь на кровати или идешь со мной в школу, – мысленно говорит Энни. – Представь себе любое из миллиона мест, где мы репетировали».

«Прекрасно небо над тобой», – несмело запевает Олив. Сердце Энни раскалывается надвое. По щекам текут неудержимые слезы. Рори берет ее руку, сжимает и не отпускает до самого конца песни. Все трое вскакивают. Сквозь мокрую пелену Энни смотрит на улыбающуюся Олив: та кланяется, как няня учила. Раздаются аплодисменты. Никогда в жизни Энни не слышала ничего более прекрасного.

Вместе с мамами других детей она идет за кулисы, чтобы помочь Олив надеть пальто и шарфик.

– Я так горжусь тобой, дорогая!

– Я видела, как ты мне хлопала!

– Тебе все хлопали! – Энни прижимает маленькое тельце Олив к себе. – Видишь, что получается, если правильно себя настроить? Получается чудесная песня!

Вечером Том, Олив, Энни и Рори празднуют успех в «Жорже» – любимом ресторане дебютантки. Едва прикоснувшись к пасте, она снова и снова пересказывает историю своего пятиминутного успеха.

Потом Рори приглашает Энни зайти к нему. Он скачал фильм «Мой парень – псих»[18], правда на французском. Через десять минут сидения на стареньком диване Энни начинает ерзать. К счастью, у Рори есть что пожевать.