– Можно.

Наконец-то коробка открыта. Энни, смеясь, цепляет к биноклю ремешок и надевает его на шею Олив.

– Подожди еще немножко.

Пока Энни снимает с линз крышечки, Олив нетерпеливо ерзает. Потом подносит бинокль к глазам и направляет на небо. Проходит несколько секунд. Девочка сердито топает и хватает Энни за руку:

– Нет! Где? Где она! Поехали! Нам нужно на Эйфелеву башню. Скорее!

Энни смотрит на часы: Рори пригласил ее на обед, но времени еще полно. Она встает и, подобрав разбросанную бумагу, говорит:

– Ладно. Эйфелева башня так Эйфелева башня. Только в прошлый раз тебе там не понравилось.

– А теперь понравится. У меня есть это. – Олив похлопывает бинокль. – И сверху я увижу маму.

Сидя рядом со своей воспитанницей в такси, Энни не находит себе места от беспокойства. Девочку ждет огромное разочарование.

– Может, лучше домой? Поиграем в «Змеи и лестницы»?[17] А на башню как-нибудь в другой раз?

Олив и слышать ничего не хочет:

– Ты обещала!

Действительно Энни обещала. Черт ее дернул!

– Видишь ли, – говорит она, – этот бинокль еще совсем новый. Он пока не научился как следует работать. Прежде чем в него можно будет смотреть очень далеко, должно пройти несколько лет. Так мне продавец в магазине сказал.

Олив не реагирует. Ее личико неподвижно, как гранит.

– Не отдам тебе бинокль. – Она прижимает подарок к груди. – Он мой.

Поднимаясь в лифте на смотровую площадку третьего уровня, Олив беспокойно переступает с ноги на ногу. Ручки сжимают бинокль, висящий на шее. «Давай быстрее!» – бормочет она, обращаясь к подъемнику.

Как только двери открываются, девочка выскакивает и бежит к парапету верхнего этажа башни. Энни пытается ее удержать:

– Осторожнее!

Прислонившись к ограждению, Олив нацеливает бинокль не на красивые улицы и не на реку, а прямо на небо, которое теперь ничем не заслонено. Энни понимает, что невольно обошлась с девочкой жестоко, но не знает, как спасти положение, и потому просто стоит и смотрит, затаив дыхание. Может, помочь Олив настроить фокус? Пожалуй, будет только хуже. Девочка опускает бинокль, изучает его, потом поднимает опять:

– Он не работает! Я… я не вижу маму!

В ее дрожащем голоске слышится отчаяние. Слезы того и гляди брызнут из глаз. Энни уже провела с этой девочкой немало времени и многое от нее стерпела, но до сих пор ни разу не видела, как она плачет.

– Можно я попробую? – Энни опускается на корточки и протягивает руку.

Олив, не обращая на няню внимания, продолжает бесплодный поиск:

– Ну где же она? Этот глупый бинокль сломался!

– Детка, я старше тебя, мои глаза сильнее твоих. Может, у меня получится?

Проходит минуты три, прежде чем Олив, у которой уже трясется подбородок, неохотно снимает с шеи ремешок и пихает бинокль в руки Энни:

– Он не работает!

– Гм… Сейчас посмотрим…

Энни с преувеличенной тщательностью подкручивает колесико и протирает линзы краем рубашки.

– Ты ищешь на небе Кристен? – спрашивает Олив, когда она наконец-то подносит прибор к глазам.

Энни становится трудно дышать. До сих пор, глядя в бинокль, она не искала сестру – ни на небе, ни на земле. По сути, она прекратила поиски после того, как они с Рори обзвонили гинекологические кабинеты. Нет, Энни не перестала думать о Кристен. Просто она боится потерять надежду, если продолжит искать.

– Да, – кивает она, подыгрывая Олив, и водит биноклем из стороны в сторону. – Но небеса очень далеко. Какая жалость! Не вижу!

– Но ты ведь знаешь, что твоя сестра там? – спрашивает Олив с такой надеждой, что Энни с трудом сдерживает слезы.

Она сглатывает ком в горле:

– Да, знаю. Как бы мне хотелось ее увидеть! Я очень по ней скучаю.

Олив прикусывает губку:

– Моя мама тоже там, наверху. Может, ты ее поищешь?

– Сейчас попробую, – Энни сдвигает бинокль влево. – Так-так…

– Ты ее видишь? – спрашивает Олив, дергая няню за рубашку.

– Я вижу прекрасное облако.

Девочка нетерпеливо прыгает:

– Что на нем?

– На нем много счастливых людей, а еще ярких цветов и красивых животных.

– А мою маму ты видишь? У нее волосы, как на фотокарточке!

– Подожди-ка! – Энни опять подкручивает колесико. – Кажется, да… Точно! Вот она!

– Где?! – вскрикивает Олив. – Что она делает?

– По-моему, танцует… и смеется. У нее в руках фотография.

– Моя?

– Ага. Твоя и папина.

– Мама смотрит на нее?

– Да. И рассказывает о вас своей подруге.

– Они там могут разговаривать?

– Конечно! Твоя мама счастлива – это точно!

Девочка ударяется в слезы, которых еще секунду назад ничто, казалось бы, не предвещало. Энни опускает бинокль, садится на корточки и обнимает Олив:

– Дорогая, не плачь. Все хорошо, детка.

Вместо того чтобы, как обычно, высвободиться, малышка утыкается лицом няне в шею.

– Ну чего ты? Все, все, моя милая. Твоя мама счастлива, – твердит Энни, гладя девочку по голове и чувствуя у себя на коже горячую влагу слез.

Ее душа переполняется любовью к этому ребенку.

– Это… – Олив судорожно глотает воздух, – н-н-нечестно!

У Энни обрывается сердце. Конечно, малышка права. Это нечестно, когда пятилетние дети теряют матерей. Нечестно, когда ребенок смотрит на небо, ища женщину, которая должна жить на земле, быть с ним рядом и каждый вечер укладывать его спать.

– Знаю, – отвечает Энни, поглаживая вздрагивающие плечики Олив. – Знаю.

– Н-неч-ч-честно, – повторяет девочка, едва не задыхаясь. Она отстраняется и смотрит на няню мокрыми глазами, которые кажутся огромными за стеклами очков: – Я узнала, что делает моя мама, а ты свою сестру так и не увидела.

Энни столбенеет: так, значит, Олив плакала не о себе! Она оплакивала чужое горе! Олив, Олив! Да пребудет с тобой Бог!

Некоторые события обладают поразительной способностью менять нашу жизнь. Иногда один момент как бы надламывает время, деля его на «до» и «после». Произошедшее на Эйфелевой башне стало для Энни таким переломным моментом: любовь, вспыхнувшая внезапно, как взрыв, прочно обосновалась в ее сердце.

– Жалко, что тебя целый день не будет, – говорит Олив.