пристроился в низине, где и дорога пролегает «конная, велосипедная и мотоциклетная», другой теснится на бугре, рулетом вытянутом, валом ли военным, можно и там идти вдоль самых палисадников, дороги нет, но есть тропинка, и тесовые четырёхскатные да желобниковые одно– или двускатные крыши изб нижнего ряда находятся на высоте подпольев верхнего, – широкой, но не длинной и когда-то уютной, многолюдной, многодетной, теперь вгоняющей в тоску заколоченными фанерой или досками – как будто «все ушли на фронт», – а то и «пустыми», без рам и стёкол, окнами, за околицу вышел, мало кого встретив, с кем поздоровался и словом перебросился. Все как один: «Чё, парень, мать с отцом приехал попроведать?» Ну, мол, конечно. «Надолго ли?» Да, дескать, нет. «Вот, молодец, родителей не забываешь». Обыденно. И постоянно. В этом, как мне сейчас почувствовалось, вечность просквозила. Сквозит где хочет. Как ей угодно, так себя и обозначит, не запретишь. Ну, это к слову.

Односельчане – или в лесу они, на разных промыслах: травы «цалебные», лечебные, орехи кедровые, ягоды, грибы, рыбалка, мох на болоте ли дерут, кто в осень строить что собрался, хлев или баню, окна ли на зиму им утеплить. Или сенокосом ещё заняты, сено поставить вовремя дожди им затяжные помешали, ещё в валках накошенное сгнило, и не успели подобрать, надо теперь искать угодья, где можно заново скосить, не так-то просто, «разве что некось где, дурнину». Не катастрофа, но хлопот не оберёшься. И мы до октября, до снега «бились по кулижкам, чтобы хоть на копёшку где набрать». Случалось так, как лето-то ненастное.

В длинный, пологий «тягун» поднимаюсь. Не тороплюсь, и всё равно дыхание спирает. Не от усталости. Не от нехватки воздуха. А от его избытка. От красоты. От радости. Ну и – восторга.

На самый верх взошёл. Остановился. И поступаю так всегда. Тут «смотровая» – для меня – площадка. Как ни спешил бы я, какая бы погода ни была, не изменяю своему обычаю. Ну и сейчас вот.

Стадо коров пасётся на поляне, разномастных, вдоль её кромки, на границе с ельником. Не только взрослые, с телятами. В поход нацелились – к нашим зародам, чтобы рогами потрепать их: «есть не надо, им и травы хватает, напакостить бы только» – известно: «така уж вредная скотинка», хоть и «кормилица». Не к нашим лишь, но и к другим зародам и стогам, какие попадутся на пути, им тут раздолье. Свободные, без пастыря, сами себе «хозяева́», куда «переть, башку задрав», им не заказано. Чуть подкрепятся, и – вперёд! И задержи их. Один медведь в тайге им сторож – того боятся. Ну, понятно.

Вспомнил, хоть и гора эта не Балахнинская, а Култыцкая. Балахнинская выше и круче. И Балахнинскую отсюда видно. За Куртюмкой. Эта – на север, та – на запад от Ялани, откуда пришли сюда почти четыре сотни лет тому назад остяцкими тропами первопроходцы-казаки. Там тоже улица была когда-то, осталось только две избы – пустуют. Пал подкрадётся из тайги, или траву сухую рядом подожжёт кто – сгорят и эти. Или испилит кто-то на дрова, пока совсем не истлели. А в них когда-то люди жили и в остальных, которых нет уж и в помине, а их там дюжина стояла, то и больше. Со мной учился в одном классе друг детства Вовка Балахнин, с Балахниной он. Сейчас в Исленьске, шоферит. Кстати, давно его не видел.

А вспомнил вот что:

На угоре Балахнинском…

Уставилась. Как в точку.

Рогами туда – в тучи: подпирает.

Мудрая – и издали заметно.

Щипать перестала траву –

Пережёвывает.

Стихотворение. Данилы. Я бы не смог такое сочинить, не получилось бы, уверен. Но больше нравится мне у него другое.

«На столбе сидит ворона.

Под столбом шагаю я.

На меня корова смотрит.

У коровы вверх рога.

Над рогами солнце встало.

Это значит – день начался.

А когда – тогда уж ночь.

Или такое:

Бежит собака,

Я – за нею.

Кошка за забор упала.

То ли так, а то ли – знает.

Почти что хокку – на яланский лад. Всё тут у нас – на яланский.

Стою любуюсь. Ялань в белёсой дымке. Топятся печи в селе спозаранок. Кому шаньги с творогом или картошкой, оладьи или «свой» хлеб испечь, не «магазинный», кому воду нагреть понадобилось «для управы», кому завтрак приготовить, а старикам, так и согреться, «не греет кровь» их. Над Яланью Камень возвышается – тот и вовсе в сизом мареве – как от дыма, так и от воспарений. Между Камнем и Яланью – Кемь живописная течёт, она отсюда не видна – сосновый бор её скрывает. Но воскурившийся над ней туман обозначил чётко все её излучины, изгибы – выдал. Хоть и оторвался он, легковесный, от не отпускавшей его всю ночь кемской воды, но так пока и не рассеялся: в тени крутых, высоких сопок – его ещё и солнцем не хватило. Час-полтора, и уж никто о нём не вспомнит – в облако превратится, улетит. Ну и счастливого пути. Если погода не изменится, вернётся к ночи. Вроде меня, обжился тут, возле Ялани, по руслам рек, ручьёв и по мочажинам. Ну и саму Ялань не избегает: даже домов не разглядишь – порою так её окутает.

И как подсунул кто:

«Ёжик в тумане» на память явился. Мультфильм.

Лето у нас – так это только на листках календаря, а климатически – как только пророк Илья «написает в воду», второго августа, который без дождя, а то и грозы проходит редко, сразу и осень наступает. Короткое оно у нас, лето, – июль. Обычно жаркий, медоносный. За редким исключением: иной раз и июнь оно захватит, лето, а то продлится аж до сентября – «народ балдеет: счастье выпало такое». Год году рознь, как скажут старики. И это мы уже отметили, мы – молодые. Имеем опыт, переняли.

Лес начинает расцветать. Тёмно-зелёный. Ну, этот «вечно» вид свой не меняет и не пытается, «зимой и летом одним цветом». Хвойный. Жёлтый, сиреневый и красный, разных оттенков. Лиственный и почему-то – чернолесье. Какой он «чёрный»? Этому малый срок в году покрасоваться выделен, в новом, «празнишном», наряде постоять, летний, обыденный, не в счёт, краски его угаснут к октябрю, и оголится, «багряный свой убор» уронит, увянет прежде. Самое буйство