«доноситься», и в октябре. И в каждом месяце в Сибири.

И всё равно ловко придумал он, американец: «Свет в августе». Модерн.

Ну а у нас тут с Маузером:

Предвечерие.

Обычно.

Сидим пируем. В не по-летнему уже долгую ночь провожаем солнце и надеемся, что завтра утром, соревнуясь с Данилой Коланжем, добрым человеком и поэтом, из-за Камня оно вовремя покажется, пусть проиграв поэту несколько минут. Закат багряный – им любуемся. Наш свет не менее чудесный, удивительный и августовский, чем в том же штате Миссисипи. Сейчас и вовсе. За окном. Ялань – вокруг неё всё в мире вертится. Конечно.

– Ну, что типичный, я не знаю. Но то, что так оно случится, предположить, – говорю, – можно было. Ещё ж и Таньку надо знать.

– Ну да, при ней не забалуешь… Танька в семье начальник, он – в тюрьме.

– Пока по кадрам.

– Но всё равно начальник, пусть по кадрам. Майор по званию, по должности полковник. Он сам мне это говорил.

– Не за горами подполковник… А ты?

– Что я?

– Насчёт женитьбы…

– Пока свободный.

– И на примете нет?

– Да есть… но как-то так…

– Ну, как и я, как у меня… Фолкнера, – спрашиваю, – читал?

– Немец?

– Американец.

– Нет, – говорит. – А чё?

– Да так… А Чурускаеву не видел?

Молчит Маузер.

– Таню, – говорю.

Солнце спряталось за занавеской, мне от него не надо теперь прятаться, и вижу Маузера чётко. И его уши – не слепят.

Молчит. С лица чеширскую улыбку будто смыло. На меня, как через прицел, смотрит. И говорит:

– Еловый веник… Ты к чему?

– Да кайфу, думаю, получишь больше.

– Шутка… Хотя, не знаю, надо испытать… Давай-ка, друг любезный, выпьем.

– Да выпьем, выпьем. Но ты же, Маузер, не партизан?

– Нет, немец Маузер, не партизан.

– А не фашист?

– Ну, тоже скажешь. Ты же не Рыжий.

– Может, к тому же и советский офицер? – спрашиваю.

– Медик, – отвечает. – Лейтенант запаса.

– Ну, тогда что… такая тайна?

– Вместе с ней прилетели в Елисейск, – говорит Маузер как о чём-то заурядном.

А у меня температура тела будто резко подскочила. До сорока. Или пятидесяти градусов. И вжало в стул, словно меня к нему винтами туго-туго снизу притянули, – потяжелел так будто сразу.

– Она у матери, в Черкассах, – продолжает Маузер. – На выходные. Отца же нет… давно.

– Я знаю.

– В порту с ней встретились. Случайно.

– Здесь?

– Нет. Там ещё, в Исленьске.

– А чё ж ты раньше не сказал?

– А ты не спрашивал. Ну и узнал, что, легче тебе стало?

– Легче. И как она?

– Всё так же вроде.

– А дети есть?

– Да вроде нет… Из-за аборта.

– Я не при чём.

– Да знаю, знаю.

– А ты сказал ей, что я здесь?

– Нет, не сказал… Олег, наверное, не надо…

– А что не надо?

– Всё не надо…

– Всё-то, конечно, мне зачем…

– Ты меня понял…

– Ты о чём?

– Не притворяйся, друг Истома… Давай-ка выпьем.

– Наливай.

Налили. Выпили, конечно.

Пришли из бани, а по мне – из замка Чиллингем; чудом живым остался после «пыток». Теперь у них, у Гаузеров, в доме. Расположились на уютной кухне. Пьём самогонку. Не первый раз тут этим занимаемся. Привычно. И раньше было. В девятом и десятом классе. Но больше бражку пили, «сладенькую», не сивуху. Я только пробовал, «не увлекался». Это теперь – «по праздникам», «за встречу» или «расставание» да срочную и необходимую «поправку» головы. Надо совсем на нет сводить, до полной трезвости. Но не сегодня. Ну и, наверное, не завтра. Точно сказать могу – когда-нибудь.

Про экспедиции забыл… Но не об этом. Там – то промокнешь, то простынешь. То разболится зуб. А врача, в отличие от данного момента, и больницы рядом нет. Так вот – как действенное средство. Ведь помогает, что скрывать.

– Не моя, – держа в руке пузатенький графинчик, говорит Маузер. – А я и спирту, кстати, баночку литровую привёз, желаешь?

– Нет, не желаю. На флоте, в учебке ещё, как-то технический отведал – и стошнило. После во рту противный привкус долго ощущался, будто язык проткнул и мне его заклеили сырой резиной. Способ-то этот… как его?

– Вулканизация.

– Ага.

И не стошнило, а выломало, как сказал бы Серёга. Серёгу вспомнил. Как он там? Отбился от хазар или варягов? В тельняшке парень – отобьётся.

– Так это ж, друг мой, – медицинский! А не технарь. Вулканизация. Сравнил!

– К спирту душа пока не расположена. К любому. Не созрела. А эта чья?.. Сказал, что не твоя.

– Да дядька гонит помаленьку, – говорит Маузер. – Угощает. Радует племянника.

– Карл или Яша? – любопытствую.

– А они оба производят, – с гордостью и готовностью отвечает моему любопытству Маузер. – Но эта Яшина, мне она больше нравится, чем Карловская. Тот всё химичит, опыты проводит, настаивает на траве или на ягоде… под ром, коньяк или под виски. У Яши – да, у Яши – как слеза. Пришёл Яша к этому после разных экспериментов… Теперь такая – только чистая, без всяких примесей… А кровяная колбаса – это уж только дяди Карла. Великий мастер дел колбасных. Был тут у матери с гостинцами… Ну, как она? – спрашивает.

– Да вроде крепкая, – говорю. – И запах не шибает в нос…

– Про колбасу я…

– Тоже на перец-то расщедрился.

– Ну, малость, может быть, переборщил. Но мне по вкусу.

– Под самогонку, так вполне: пламя на пламя.

Вспомнил «Пламя». «Я» осталась. Уж допишу. Правда, о чём, о ком, пока не знаю.

– Пламя на пламя, так давай.

– А за кого?

– За встречу пили?

– Нет.

– За встречу.

Яков Гаузер и Карл Брестер – родные дяди Маузера. Один по матери, другой по отцу. В футбол когда-то в районе за Яланскую МТС «Полярную» играли, и выигрывали часто, хорошо помню, и «в край» даже ездили однажды на какой-то матч, и там «легко» второе место «выхватили». И гетры их отлично помню, только у них такие были – «самовязанные», в бело-красную полоску. Остальные яланские парни – для нас тогда, конечно, мужики – носились по футбольному полю с голыми ногами, без всяких гетр, в длинных трусах и белой майке. Не босиком, конечно, – в каких-то тапках или башмаках. Жили они, Карл и Яков, тут же, в Линьковском краю, от Гаузеров неподалёку, в разных квартирах щитового двухквартирного барака, а как МТС при Хрущёве ликвидировали, работы в селе не стало, перебрались из Ялани в Усть-Кемь, где только что отстроился и начал действовать шпалозавод. Яков и Карл нас с Маузером лет на двадцать старше. Маузер тут уже родился, в Волчьем Бору, возле Ялани, они, Яков и Карл,