Я смотрел на проселочную дорогу, уходящую в горы, наполускрытый облаками небоскреб. Стоит ли вот так… резко. Не пообедав. Неотоспавшись хотя бы в снятом на неделю номере. А вдруг снова ливень пойдет? Авдруг облака сдует, и начнет печь солнце? Поговорить, разузнать, экипироваться…С библиотекаршей можно еще пообщаться, хорошая девчонка… Некстати, а может, икстати, вспомнилось, что у Коти раза три были подруги-библиотекарши и, по егословам, все они были натурами романтичными, страстными и влюбчивыми. Наверное,соседство с книгами так сказывается…

— Далеко путь держите?

Поскрипывающая бричка, едущая из города, приблизилась как-тоудивительно незаметно. Ее хотелось назвать именно бричкой, было в ней что-топольское или украинское: плетеный верх, наполовину закрывающий возок, какая-тоевропейская сельскость… Да и немолодой возница — крепкий, красномордый, усатый— в Восточной Европе выглядел бы своим. Правда, на нем был серый потертыйсюртук, синяя рубашка с глухим воротом, широченные коричневые штаны и совсем невяжущиеся с такой одеждой лаковые черные ботинки, но как только не одеваютсялюди в сельской местности.

— В гору. К господину Дитришу, — сказал я.

— А, — кивнул возница без удивления. — Так садись, подвезу.

Я колебался совсем недолго.

Я вдруг понял, что сколоченные из дерева колеса покрытылитыми шинами из синтетического каучука, которые производит мастерская дядюшкиХо в южной части города. Что водителя зовут Андре, но сходство с французскимименем случайно, а полная форма — Андреас. Что он давно женат, но своих детей унего нет, это его печалит, но приемную дочь он воспитал как родную. Что доусадьбы нам придется ехать два часа семь минут. Что дождя не будет, но и солнцеостанется за облаками. Что мысленно Андре клянет выпитое в городе кисловатоепиво, потому что у него бурчит в животе и в пути ему дважды придется отбегать вкустики. И что ему и впрямь очень хочется меня подвезти, потому что с утра онлюбит ездить в город один, отвозя мандарины и виноград, а вот на обратном путивеселее с попутчиком — поболтать и посплетничать, до чего он большой охотник…

— Спасибо, — сказал я, забираясь в бричку. — Мандаринывозили?

— А то, — согласился Андре. — Хорошо распродал!

Он похлопал себя по тугому карману, совершенно небеспокоясь, что хвалится деньгами незнакомцу на глухой дороге.

— Это здорово, — сказал я. Ощущение всезнания уже схлынуло.Я сделал выбор. Правильный или нет — другой вопрос.

— Закуришь?

— Спасибо. — Я искренне обрадовался. В пачке оставаласьпоследняя сигарета, да и курить «Данхилл» при местных жителях я не рисковал.

Впрочем, возница тоже курил не махорку. Из кармана сюртукапоявилась картонная пачка, из пачки — две папиросы.

— О! — сказал я.

— Дерьма не держим, — гордо ответил возница.

Некоторое время мы ехали молча. Невысокая смирная лошадкатерпеливо тащила бричку по дороге. Вокруг были поля — сейчас пустынные, урожайто ли собрали, то ли ждали не скоро. Мы курили. Табак оказался крепким, у менядаже слегка закружилась голова.

Когда повозка проезжала мимо приметного кряжистого дерева,возле которого так и подмывало присесть отдохнуть, возница сплюнул и сделалжест, будто сыпал что-то через левое плечо. От сглаза?

— Дурное место? — спросил я.

— Дурней не бывает, — согласился возница. — Человека тутубили, не слыхал?

— Нет.

— Два друга после работы сели вина выпить. Ну и… то ли винокрепкое попалось, то ли головы солнце напекло. Слово за слово, вспылили, одиндругому по морде заехал, а тот схватил сгоряча лопату и…

— Ясно, — сказал я. — Давно это было?

— Ну… — Андре задумался. — Значит, я тогда совсем пацан был…Да уж полста лет как прошло. Поле это с тех пор никто не любит, а дерево…спилить бы его надо, только пусть в назидание стоит…

Я осмысливал услышанное.

Полста лет? Человека убили в пьяной драке — и полсотни летлюди чураются этого места? Да в нашем мире пришлось бы на каждой дорогеплевать, никакой слюны бы не хватило.

Что это, какая-то искусственная, внедренная функционаламинеагрессивность? Или следствие духовной эволюции человечества?

Нет, пожалуй, все проще.

Как изменится психология людей, если девяносто девять целыхи девять десятых населения планеты погибнет? Если уцелеют несколько сотентысяч, пусть даже миллион — но на одном-единственном большом острове? Писателии режиссеры начинают радостно смаковать ужасы постапокалиптическогосуществования, все эти банды кровожадных недоумков (желательно — обкуренных,оборванных и на ржавых мотоциклах, носящихся по пустыням в поисках жертв),одуревших от случившегося военных (на ходу один старый танк без снарядов,командует спятивший майор, солдаты тупо исполняют приказы) и религиозныхфанатиков (сексуально озабоченный предводитель секты и кровавые ритуалы,тяготеющие к каннибализму, обязательны). Ну ладно, это все фантастика. А насамом деле? Не возникнет ли в сознании людей глухая, жесточайшая,подсознательная неприязнь к убийству?

Здесь, похоже, случилось что-то подобное.

А еще туго пришлось существующим религиям. Не вписалосьслучившееся в их картину мира. Утратили веру прихожане, бросили свои храмыпастыри. Разве что буддисты все приняли как должное.

Скорее всего и капитан Ван Тао не собирался меня отравить,для этого мира поступок был слишком невероятный даже для бесшабашного грабителяруин. Наверное, в аппетитных пельменях было банальное снотворное. И не с цельюменя связать или обобрать, а просто чтобы опасный гость не буянил ночью.

Андре остановил повозку, бросил мне вожжи:

— Подержи… живот прихватило.

Он сиганул вниз и скрылся за ближайшими кустами. Лошадьпрядала ушами, помахивала хвостом и всем своим видом выражала готовностьпростоять так хоть до вечера.

Возница вернулся, пробормотал:

— Чтоб я еще раз в «Хмельном дельфине» пиво пил! Пусть ониего дельфинам спаивают… дельфинам просто, где захотел, там и серешь…

— Кору дуба надо заварить и попить, помогает, — сказал ясочувственно.

— Знаю, вот как приеду, так сразу дочку попрошу заварить…она у меня умница. А ты доктор, что ли?

— Отец у меня доктор.

— А! Ну, значит, и ты в доктора пойдешь, — убежденно сказалАндре. — А вот скажи, что женщинам пить, когда у них дни дурные?

— Для чего? — не понял я.

— Чтобы на людей не кидались.