Наверное, все дело именно в этом. Когда видишь своегоровесника, который пользуется всеобщим уважением, возникает… ну, даже независть. Что-то вроде растерянности и сомнения. И невольно думаешь, а мог бы тысам оказаться на его месте?

Усадьба господина Дитриша, а точнее — рода Дитришей,производила впечатление настоящего семейного гнезда — старого, но крепкого,обжитого до последнего чуланчика, настолько сроднившегося с окружающейместностью, что оно выглядело естественнее гор, лесов и виноградников. Можетбыть, за это надо было благодарить архитектора, а может быть — время. Время насамом деле лучший архитектор. Оно даже унылый доходный дом способно превратитьв жемчужину городского ансамбля. В свое время парижане демонстрации устраивалипротив Эйфелевой башни, а сейчас без нее Парижа считай что и нет…

Мне предложили войти в дом, сообщив, что Дитриш вот-вотвернется с конной прогулки, или подождать в беседке перед усадьбой. Я скромновыбрал беседку, что, впрочем, не помешало слуге принести мне зеленый чай итоненькие сигары. Обнадеживающее гостеприимство. Я сидел в увитой зеленьюбеседке, смотрел на мирный пейзаж вокруг, но взгляд то и дело скользил к башне.Она была теперь совсем близко. Я мог ее рассмотреть во всех деталях и пришел кмысли, что первая аналогия — со скрученным веером — была очень удачной.Представьте себе, что из единого фундамента выстроили из стекла и стали десяткатри тонких и высоченных небоскребов, каким-то чудом удерживающихся в наклонномположении. Потом слегка сдвиньте небоскребы так, чтобы они наползали друг надруга. И получившийся полусложенный веер закрутите вокруг оси спиралью.

Представили?

Теперь добавим размеры. Высотой «пластины веера» должны бытьметров триста. Шириной — метров двадцать. Толщиной — метров пять, может,немногим больше.

И вот вся эта футуристическая, абсолютно нелепая в горахконструкция нависала над старинной каменной усадьбой. Наверняка временами теньот нее накрывала и усадьбу, и двор вокруг нее.

Но этого никто не замечал.

Я успел до половины скурить сигару, оказавшуюся куда вкуснеепапирос Андре, когда на дороге, вьющейся среди виноградников, показался конный.Каким-то образом молодой землевладелец уже узнал о моем появлении — он бросилслуге поводья возле самой беседки и пошел прямо ко мне. Белый костюм дляверховой езды, высокие белые сапоги из мягкой кожи — он выглядел именно так,как в моем представлении и должен был выглядеть богатый и уважаемыйземлевладелец, отправившийся осматривать свои владения.

Я поднялся навстречу.

Дитриш был моим ровесником и немного походил на меня. Воттолько был явно физически крепче, рыхлость городского жителя его не коснулась(ну да, попробуй всю жизнь ходить пешком и скакать на лошади на свежем воздухе— много у тебя останется лишнего жирка или бледной пухлости физиономии?). Вдовершение всего хоть мы и были чем-то похожи, но Дитриш был явно красивее. Этоя признал совершенно честно и объективно. Причем красив он был не слащавой юнойкрасотой, ценимой немолодыми женщинами («красавчик!») и не брутальностьюгородского мачо, ценимой юными девушками («настоящий мужик!»), а какой-то общейправильностью и лица, и фигуры. В общем, женщины в него должны были влюбляться,а мужики уважать.

У меня возникла горькая мысль, что я вижу нечто вродеулучшенной копии самого себя.

— Добрый день. — Он протянул руку, легко и дружелюбноулыбаясь. — Вы давно меня ждете?

— Нет, недолго. — Я пожал ему руку, признавая, что ирукопожатие было приятным. — Спасибо. Меня угостили чаем и сигарами. Рад васвидеть, господин Дитриш.

— Аль, — сказал Дитриш. — Просто Аль. Мы, кажется,ровесники.

— О да, — сказал я. — Тогда я Кирилл. Или просто Кир.

— Кирилл. — Он будто покатал имя на языке, пробуя на вкус. —Кирилл. Очень красиво и необычно. Пройдемте в дом, или…

Я посмотрел на башню. Сказал:

— Может быть, поговорим здесь?

— Ага, — сказал Дитриш вполголоса. — Вы тоже… Давайте здесь.

Он уселся напротив меня, махнул рукой слуге, который принесмне чай и с тех пор стоял поодаль. Слуга скрылся в доме.

— Я тоже выпью чая, — сказал Дитриш. — Вы ее видите?

— Башню? Да.

— Какая она?

Я усмехнулся. Нет, все-таки мы и впрямь были похожи.

— Высокая, метров двести. Будто веер из стекла и стали,скрученный винтом.

— Я тоже так объясняю, — улыбнулся Дитриш. — Объяснял, покане понял, что бесполезно. Откуда вы, Кирилл?

Выбор это или нет?

Я прислушался к себе.

Нет, ничего не прорезается… Никаких способностей. Значит,особого выбора у меня и нет.

Я посмотрел в глаза Дитриша.

— Из другого мира.

— О, — сказал Дитриш. — О!

Он даже встал, нервно прошелся по беседке. Появился слуга,принес еще одну чашку и чайник на подносе. Дитриш кивком отпустил его.

— Я вас не удивил, — сказал я.

— Вы? Не удивили? Вы меня поразили, Кирилл! Вы… нет, ядумал, но… чтобы так.

Я вдруг понял, что этот красивый, умный, богатый, абсолютносамодостаточный парень и впрямь поражен до глубины души. И мне сразу стало сним легче.

— Мне казалось, что раз вы видите эту башню, то и сфункционалами встречались.

— С кем?

— С Людьми-над-людьми.

— Они никогда не утверждали, что они из другого мира. Онивообще ничего не говорят о себе. Я полагал, что на каком-то из материковсохранился более цивилизованный анклав…

— Вы даже знаете, что материков много, — сказал я судовольствием. — Может быть, и слово «история» вам знакомо?

— Знакомо. — Он хмыкнул и сел. Налил себе чай. — Толькослово и знакомо. У нас нет истории. На нее табу… знаете такое слово?

— Знаю.

— Ну вот, у нас рассуждать о том, что было раньше, — верхнеприличия.

— Бедная девушка, — сказал я. — Не знал…

— Какая девушка?

— В библиотеке. Я расспрашивал ее об истории вашего мира.Она отправила меня к вам.

— А… я знаю, о ком вы. — Его лицо сразу потеплело. — Да, выудачно спросили. Диана такая же чокнутая, как и я. Ей тоже хочется знать, чтобыло до того, как мир погиб.

— Но ведь у вас есть люди, которые посещают материк… ищуттам разные вещи.

— Есть. Два-три отчаянных капитана. Но их интересует толькоприбыль. А вы, наверное, интересуетесь чем-то большим.