— Глаза закрою и скажу без весов сколько. Ты сыпь мне на ладонь… Не передашь, не бойся… А то пошел, мерин! Охальник!

— В руку что! Это холодная душа! А в пупок и весело, и забава!

— У ее пупок без дна, — раздался мужской голос послаще.

— Бесстыжий! — ласково молвила одна женщина.

— Можно к вам? — заглянул Сапогов.

— Если с добычей, то заходи да принеси спирту, — ответил мужской голос.

Сапогов увидел Родиона Шишкина. Это он, кажется, уговаривал Анюту оголить пупок.

— У меня нет…

— Поди купи, вот здесь Андрюшка скрывает товар за березой. Он весь вечер ждет покупателей. Только тихо… Да пойдем я тебя провожу.

Анфиса встала. Какой-то парень ухватил ее за подол, она живо обернулась и вырвала край подола из его руки и ласково шлепнула парня по лицу.

— Ты ступай отсюда! — сказала она. — Иди молока попей, вон кержачки привезли, корову уж подоили. Люди степенные пришли, а ты ступай!

Анфиса подхватила Сапогова под руку и пошла от балагана. Возвратились со спиртом. Воронежец сказал Анюте:

— Какие у тебя картинки красивые на стене. Очень тут уютно у вас!

Он поглядел на Анфисины рябинки, потом опять на Анюту и глянул на мужскую руку на ее плече. С ненавистью посмотрел в лицо Родиону.

Тот осклабился.

— Кхл-кхл-кхл…

— Чего ты ржешь?

— Я не конь, — ответил Шишкин.

— Ну, тихо… Вы! — прикрикнула Анфиска.

Она уже смирилась с тем, что подруга всем нравилась больше ее. Так всегда. А на рябины Анфисы все косились. Но Анфиса брала свое.

— Мы немножечко выпьем, а ты не пей, — сказала она Сапогову. — Давай я с тебя ичиги сниму. И ноги тебе поглажу… Хочешь, помою? Ляг, отдохни!

— Что я, азиат? Я сам мою кажинный день, это от работы портянки преют.

Анфиса стащила обувь с мужика и пошла стирать его портянки.

Анюта поставила рюмки и кувшин с ключевой водой, чтобы разводить спирт.

— Рябые-то самые горячие! — уверял Родион. — Ты не ценишь.

— Ка-ак? — поднялся Сапогов.

Он только лег, и на душе стало тихо, как вдруг он опять вспомнил, что десятину, может быть, дерут зря, что и тут, как всюду, — обман… Его как скребнул кто-то по душе железом.

«И что за насмешки! — подумал Сапогов. — Что за рябая! Он еще не знает, что я подковы гну и разгибаю. Она, может, человек, портянки мне ушла стирать!..»

— Кто рябая? — спросил он.

— Кхл-кхл-кхл… — затрясся Родион от сдавленного смеха.

Через некоторое время на всем прииске услыхали женские крики. Потом что-то затрещало. Загремела матерная брань.

Народ хлынул со всех концов. Завыла какая-то девка, словно ее ошпарили кипятком.

— Драка!

— Отцы разодрались!

— Отцы из-за девок дерутся!

Родион вырвал длинный кол, повалил всю палатку со всеми украшениями и картинками и норовил ударить Сапогова.

Раздался хряск, и мужик, ломавший еще недавно подковы, лег замертво.

Толпа подступила к Родиону. Он отбивался, размахивая дубиной. Подбежал Никишка-старовер, кинулся под дубину и ухватил Родиона. Оба мужика покатились, хватая друг друга за бороды и кусаясь. На Родиона накинулись другие староверы и подняли его, крепко держа за руки.

— Ты, старый дурак, девок не поделил!

— А, пустите-ка меня к нему… пустите… — расталкивала народ его дочь Таня. — Ах ты, сволочь ты этакая! Окаянный ты… — подбежала она к отцу. — Да совесть-то есть у тебя? Ах ты… — она схватила отца за бороду, — зенки тебе выцарапаю…

— Плюнь, плюнь ему в глаза, — закричали бабы.

— Он-то при чем? Эти стервы его заманили…

— А этих девок, зараз, выселить с прииска…

— Разврат-то здесь заводить!

— Блядей да спиртоносов гнать отсюда, — орали бабы.

— Вон их! Вон! — орала толпа.

Утром на берег, где женщины мыли песок на исправленной бутарке, подтаскивая его в ведрах, явился Камбала.

— Здравствуйте, Лександр Егорыч! — поклонилась Анфиска.

— Пошли! — сказал Камбала.

Женщины поплелись к своему полуразрушенному балагану.

— Кури! — предложила Анюта табаку.

Сашка закурил.

— Хочешь китайский амбань-табак?[3]

— Нет.

— Что так?

— Работы много. Ты че вчера кричала? Гуляла?

— Нет.

— Собирайтесь!

— Зачем?

— Как зачем? Уходи. Домой к себе.

— Сашенька, прости нас…

— Пошел, пошел! — сказал Камбала.

— К Егору, может, пойдем попросим? Он добрый… Попроси ты за нас… А мы уж…

— Егор говорить не станет. Он работает. Слыхал? Топор стучит… Да?

— Верно, стучит топор. Сашенька…

Сашка встал, схватился за перекладину, и свалил весь только что исправленный кое-как балаган. Женщины едва успели выскочить.

— За что? Мы хотели всем только хорошего! Мы обходительные, старательные… Нас бы отблагодарить! О-ой! Это гибель наша! — завыла Анфиса.

— Пошел, пошел отсюда!

— Мы же трудимся… Гляди: лопаты, кайла, лом, бутарка…

Анфиса выла. Стал собираться народ.

— Что уж, пусть, ладно, — попыталась уговорить Камбалу толстая соседка Анфисы, которая еще вчера причитала, что этих девок надо выселить.

— Только чтобы не буянили. Люди же…

— Ну их, уж оставь…

— Чего ладно? Кто люди? Пошел, пошел! — закричал Сашка.

Он живо раскидал искусно сшитые берестины, из которых устроен был балаган, и, выгребая из-под них вещи, относил их охапками на берег и сваливал в лодку. Скидал все имущество женщин, втолкнул их самих и отпихнул лодку ногой.

— Пошеба! Обратно не ходи!

— Господи! Позор-то какой! — заплакала Анютка, видя, что все глядят.

Кто-то свистнул.

— Сволочи! — пригрозила кулаком Анфиса.

За мысом женщины пристали к косе. Они осмотрелись. Анфиса опять оттолкнулась.

Через версту, когда не видно стало палаток и шалашей, лодка перевалила реку и подошла к другому берегу.

На песок соскочил сверху из тайги Сашка.

— Че падо? — спросил он. — Пошеба! — Он подбежал и оттолкнул лодку. — Обратно не ходи!