— А что я могу? Тут же у вас полное насилье, каждый обязан отработать дни.

— Надо бы хлеб хороший! — говорили Полозу, как маленькому.

— Чем лепешки-то печь! И бабы мыли бы, — слышался женский голос, — для женского.

— Ох, и крепок этот Егор! Зажмет он вас всех когда-нибудь! — сказал Очкастый.

Сильный всплеск раздался на реке. Васька разделся и бултыхнулся в реку.

— Грех! Еще Купалы не было! — сказал старовер. — Кругом грех! Ох-хо-хо!

Катерина с тазом белья белым пятном проплыла в темноте. Таня в отблесках костра ломала гулкие сучья сушняка.

Утром Илья сидел с Улугушкой под берегом.

— Она когда собиралась?

— Да хотела сразу…

— Че же нет ее?

— Не знаю, че такое… Может, ребятишки болеют? — ответил Улугу.

— Кто знает! Все может быть!

— Может, бабка не пускает…

Наверху послышались глухие удары и звон пилы. Илья вынул топор из-за пояса. На постройку тянулась целая вереница рабочих, Он разглядел черную гриву Никиты Жеребцова.

… По очереди все, кто мог и умел пилить и рубить и работать топором, явились на «резиденцию». Когда работает много сильных людей и никто их не погоняет и не принуждает, и видят они пример от равного себе, то нет недовольства и перебранок, хотя каждый насторожен. Нет погонялки, а есть желание успеть все сделать, чтобы утром заняться промывкой. Без карт, без риска здесь шло в карман богатство.

Камбала разметил бревна. Прикинули, что будет и где. Место выбрано высокое, чтобы не топила вода. Ходили в тайгу, смотрели отметки за прошлые годы, сделанные водой на деревьях и на скалах. Вода не должна сюда подойти.

— Плант Егор произвел, как инженер, — говорил старовер Никишка.

Работали люди отборные, сильные, молодые, мужики в лучшие годы жизни. Многие поколебались сначала, нужен ли амбар на прииске, зачем лишняя ответственная обязанность там, где каждый моет для себя и так богат. Здесь нужен порядок и чтобы не было преступлений и надо поменьше касаться друг друга. Но каждый, кто приходил работать, видел: Егор старается и Камбала тоже. Работают и православные, и китайцы, и староверы. Все трудились. Все так стараются, значит, что-то знают, значит, надо.

— Надо бы бойницы прорубить сразу на бревнах, — посоветовал Егору старовер Никишка.

— Зачем бы? — спросил морщинистый воронежец Сапогов.

— Мало ли… Мы у себя в деревне так строим. Бойницы в каждой стене, где нет окон.

— Крысы залезут! — сказал Сапогов.

— Зачем же! На свайках сделаем бересту, ни одна крыса не пролезет.

— Откуда же ты? — спросил Егор старовера.

— С Зеи. Из деревни Заган.

— Эка тебя принесло! — удивился Сапогов.

— Да все слух, слух идет… Он так и пойдет все дальше, покуда не дойдет обратно и нас не разгонят.

— Вот, может, тогда и бойницы пригодятся, — сказал Сапогов.

— Постройка идет хорошо, — рассказывал воронежец, возвратившись вечером в свою артель на Силинскую сторону. Он безропотно отработал два дня.

— И я работал, — расчесывая бороду после мытья, толковал Никита Жеребцов, сидя на коряжине. — Только сдается мне, что строится тут не наша резиденция, а принскательское управление. Все это не для нас. Помяни, товарищ, погонят нас отсюда прочь. Помяни! Я тебе говорю, не себе строим… Не зря Силин нас предал.

Сапогов так и замер, и деревянная ложка заплясала у него перед усами, словно мужик был грамотен и быстро, как писарь, строчил рукой по бумаге.

— Что там строить, — с насмешкой молвил Никита Жеребцов.

В душе он был сильно смущен тем, что увидел на Кузнецовской стороне. Сам Никита до этого не додумался и все общественное понимал куда проще.

Быть главой, по его мнению, это означало — принимать почет, десятину пользовать, как захочется, отводить участки не сразу, с протяжкой, уверяя, что уже нет ничего, принимать благодарность при всяком удобном случае, и с отведенного участка — особо.

— Что у нас, гарнизон? Солдаты мы? Он пекарни строит. Зачем нам пекарня? Нам известно, что нужно! — глуша свое собственное беспокойство, говорил Никита. — Егор и китайцы заняли лучшие участки, выграбят самое цепное и уйдут. Вон уж говорят, нынче из Иркутска приодет артель. Надо попридержать участки, ходу чужим не давать, на караулах поворачивать обратно.

Воронежец выпил с Никитой спирта и пошел к Силину.

— Теперь у меня два понятия в голове, — сказал он. — Как ты думаешь, Тимофей, себе ли строим? Не захватит ли Кузнецов весь наш прииск? Вот ты умный человек, его сосед и помощник, а веры ему нет. Только умен. Говорят, что век мал, мы сдаем десятину на общество. Это большущие деньги… Вот вы с Никитой давеча толковали, как ты думаешь, не обманет нас Кузнецов? Не построит он на общественные деньги для себя.

— Мы с Никитой ни о чем толком не толковали, — удивленно ответил Силин.

, — А-а! Прости, пожалуйста! — Сапогов сделал вид, что спохватился. — Вот ведь десятая-то часть… Это большие деньги получаются. Ведь я седни должен дать пять золотников! Ведь это же разорение… Отдать пять золотников! Кому? За что? На старых местах это богатство, люди такого не видели и не знают, что у нас, кроме ржи и молока, есть в государстве. Едят плохо и слабеют, а купец придет, у него рожа наедена и ему, как джангину, не могут сопротивляться, и девки думают, вот, мол, порода, жеребец! Десятая часть! Легко сказать! Грабят нас!

— Нет, мы знаем Егора, мы соседи. Он плохого не сделает! — сказал Пахом.

— А ты откуда взялся?

— А я все время тут сидел, разговариваю с тобой. Можешь отвечать.

— Ты не пьяный?

— Нет, я не пил, — ответил Пахом. — Маленько чаю выпил.

— А то вот строить… Строим, а все достанется другому. Мы стараемся для себя, а все не для нас. Если у нас все отнять, то кто мы будем? Десятую часть! Шутка! И тебя подозревают.

— Нет, мы знаем же его, — сказал Тимоха.

— Человек может оступиться. Могли склонить его. Вон тут есть сектанты, есть немцы. Дядя какой-то… Есть ученье, что царя не надо, государство может существовать без него, как же так? Государство не прииск! На прииске и то не доверяем, а как же государь? А?

— Что ты этим хочешь сказать? — строго спросил Пахом.

— Из тайги вышел какой-то Генрих… Король был такой, а не у нас.

Сапогов встал и побрел, пошатываясь.

— Куда тебе еще в пупок! — слышался в палатке хриплый голос Анютки. — На приисках не раздеваются, а тут тебе не городское удобство.

— Мерку-то он как меряет? Как раз! Это оплата, а не безобразие. Сколько золота в пупок войдет, — отвечал чей-то знакомый голос.