— Я думала о жизни, о смерти, о вечном и преходящем, отом, что в мире красиво и что уродливо.

Старый рокер вздрогнул так сильно, что столкнул на полстакан, который со звоном разлетелся на осколки.

— Интересно, — проговорил он, беря меня жесткимипальцами за подбородок и заглядывая прямо в глаза, — а почему тебя мучаюттакие мысли? Ведь ты еще очень молода и не отягощена разными преступлениями игрехами.

— Не знаю, — мне хотелось освободиться от жесткихпальцев, — но вот почему-то думается об этом. Мне Герт рассказал о смертимолодого парня. Несколько дней назад я видела его на сейшене, а теперь его нет…Странно как-то получается… Любого человека жалко, когда он умирает, номолодого…

— Ты говоришь о себе, — он наконец-то отпустил мойподбородок, — ты молода и тебе самой страшно умирать. Вот поэтому ты идумаешь об этом.

— Нет! — резко возразила я. — Мне хотелось бызнать, за что его убили.

— А кто это сделал, тебе не хотелось бы знать? —Тяжелый взгляд словно придавливал меня к земле.

— Хотелось бы, но это даже меньше. Кому он,спрашивается, мешал? И что он такого сделал, что его нужно было убивать?

— А ты сама что думаешь? — спросил он, наливаясебе в бокал коньяк.

— Или не поделил что-то с кем-то. Или, как говоритГерт, во всем виновата Диана. Тот, кому она нужна, и убил его. Но опять жезачем?

— Похоже, что этот вопрос будет мучить оченьмногих, — задумчиво сказал Старый рокер. — Я в своей жизни навидалсядостаточно смертей, да и другие рокеры тоже. Сам по глупости и по молодостидумал о смерти, вены себе резал, дурак. Но всегда рядом оказывались добрые людии меня спасали. Знаешь, что раньше с неудачливыми самоубийцами делали, куда ихопределяли? Правильно, в дурдом. Мол, там быстро приведут в норму. Но рокерыдаже там были обузой. Подлечат такого малость, приведут в себя и отпускают навсе четыре стороны.

Я четыре раза вены резал, а в дурдом меня только дваждыотправляли. Потом уже и это делать перестали. Зачем? Что с меня возьмешь? Быливедь у меня и другие возможности попасть на тот свет, а я вот все еще здесьнебо копчу. Видно, не нужен ни на небе, ни в аду. Ни богу свечка, ни чертукочерга. Так вот я тебе скажу, что этот парень в какие-то чужие игры началиграть, иначе бы его не убили. Понимаешь, подруга, в рокерской среде неубивают. Можно дать дуба разным способом, наколоться или накуриться разнойдряни, можно опиться и тоже не встать, можно самому наложить на себя рукисамыми разными способами. Башкой вниз, или вены полоснуть, или веревку нагвоздь накинуть, это уж как сам решишь. Можно даже в какой-нибудь пьяной дракебутылкой по голове получить и сдохнуть с проломленным черепом, но чтобы кто-тоубил вот так целенаправленно… Я же говорю тебе, тут нужно очень сильно вочто-то вляпаться, чтобы такой человек нашелся и влез сюда, к рокерам. Мы ведьчужих не принимаем. Сначала докажи, что ты наш, что ты свой, а потом уже тебябудут считать братом. Но в рок-братстве нет таких разборок. Своего убивать небудут. Поняла теперь?

— Я-то давно поняла, — кивнула я, выслушав этотсумбурный монолог, — вот поэтому и странно все это. Но ведь он, Алексей,знаком был с одной моделью, на сейшн ее притащил, хотел, чтобы она в клипе унего снималась. Сначала убили банкира, с которым она крутила роман, теперь вотэтого парня.

— Думаешь, из-за девки? — Старый рокер мрачноусмехнулся. — А смысл? Даже если кому-то не нравилось, что она с нимкрутится, то ведь это же не постоянно. Модели, что проститутки, сегодня содним, завтра с другим. Это ей сейчас захотелось молодого и свежего, может, ещепозабавило, что он рокер. Но она поигралась бы с ним, поигралась, да бросила.Делов-то на копейку. Но тут все по-другому. Парень стал кому-то серьезномешать, вот его и убрали. Мораль: не играй в чужие игры, если не знаешьрасклада.

Я хотела что-то возразить, слишком уж Циничны были последниеслова Старого рокера, но к столику поспешно подвалил Герт.

Как ни странно, он не стал больше пить и заметно протрезвел.

— Ты еще долго собираешься здесь сидеть? — безвсякого предисловия спросил он. — А то мне домой охота.

— Я и вообще бы обошлась без этой забегаловки, —ответила я, — но кто, спрашивается, меня сюда притащил?

— Ладно тебе, — миролюбиво произнес Герт. —Так мы собираемся домой или нет?

— Хорошо, поехали домой, — я кивнула.

«Амальгама» надоела мне уже хуже горькой редьки. Тем более стакими разговорами. Пока я препиралась с Гертом, Старый рокер успел незаметноотойти и раствориться в толпе. Я хотела попрощаться с ним, но его уж и следпростыл. Интересно, почему он теперь не выступает, неужели думает, что молодыхбудут слушать гораздо охотнее, чем его?

— С кем это ты сидела? — спросил Герт, когда явывела машину на дорогу. — Что за тип?

— Это же Старый рокер, — усмехнулась я, —только не говори, что ты его не узнал.

— Иди ты! — не поверил Герт. — Скажешь тоже —Старый рокер! Да он пропал куда-то несколько лет назад. И ни слуху ни духу. Счего бы ему теперь объявиться?

— А я тебе говорю, что это был именно он, а не кто-тодругой. Со зрением у меня пока в порядке. Да и, согласись, его трудноперепутать с кем-либо.

— Однако, — Герт почесал подбородок. — А я сним не успел даже поздороваться. И как быстро он пропал. Я только подошел, и онслинял куда-то.

— В этом ты прав, — я остановила машину, —мне тоже показалось странным, что он так быстро исчез и даже не попрощался.Хотя у людей ведь бывают самые разные странности.

— Ладно, подруга, — Герт выбрался измашины, — не забивай себе голову. Считай, что это еще один нелепый эпизодв твоей биографии. А еще лучше забудь об этой встрече, и все.

— Наверное, я так и сделаю, — согласилась я.

* * *

Тарарам, который творился в нашей редакции, можно былосравнить разве что со стихийным бедствием, причем вселенского масштаба. Орали ивозмущались все разом. Вернее, орали несколько человек, а остальныеподдерживали их из солидарности.

Илья Геннадьевич Пошехонцев с трудом, надо признать,выдерживал нападки коллег. А как же! Сенсация сама плыла в руки, а он со своимглупым упрямством тормозил материал. Вот и пришлось сотрудникам напрягатьголосовые связки, отстаивая справедливость.

— Нет, ну вы только посмотрите, — ораторствовалГера Газарян, поддерживаемый коллегами, — какой отличный материал мог бывыйти. Ирочка взяла чудесное интервью, но почему-то Илья Геннадьевич, —последовал неопределенный и не слишком приличный жест в сторонуглавного, — запрещает нам это. С какой, спрашивается, стати? Я могу ещепонять, что нам был сделан заказ, — он сделал неопределенный, но болееприличный жест в мою сторону, — и мы его выполняли. Но произошло убийство,даже два, и теперь уже все газеты опубликовали сенсационные новости, а нашаникак не раскачается. И почему мы, спрашивается, должны плестись за всеми, словнопаралитики? А Лилька, между прочим, тоже материал готовила, скандальный. Такведь и он не прошел. Скажите на милость, что еще за весталка такая объявилась,что о ней запрещено говорить, что еще за жена Цезаря, на которую не можетупасть даже тень подозрения?