новая, неудобная, лишенная уюта и теплоты, и по всему было видно, что Марков – человек нетребовательный и малокультурный. По всей вероятности, он происходил из какой-либо бедной мещанской или захудалой купеческой семьи, сам разбогател, затем стал миллионером и не успел еще приобщиться к культуре, понять и оценить ее.

Я позвонил. На мой звонок вышла горничная неопределенных лет, оглядела меня внимательно и подозрительно: уж не проситель ли пришел? Однако мой военный мундир рассеял ее подозрения, и, взяв мою визитную карточку, она пропустила меня в переднюю и пошла доложить.

На пороге кабинета меня уже ждал небольшого роста старик, некрасивый, седой и неряшливо одетый. Это и был харьковский миллионер и известный коннозаводчик Пётр Васильевич Марков. Он пропустил меня в кабинет – большую, неуютную и безвкусно обставленную комнату.

В Маркове не было решительно ничего замечательного, и я с удивлением думал о том, как он умудрился нажить свои миллионы. Разговор его не был интересен, но при этом чувствовалось, что он себе на уме и очень хитер. Марков охотно дал согласие на случку одной моей кобылы с Летуном 2-м, взамен обещал прислать свою матку под моего Недотрога, которого очень ценил. Он выполнил свое намерение. Через год Недотрог дал ему превосходную по себе кобылу Ваниль 2.25,3, которая впоследствии поступила заводской маткой в завод Г.И. Рибопьера. Я пробыл у Маркова с час, и все это время мы проговорили о лошадях, решив, что на следующее утро вместе поедем к нему в завод. Маркову очень хотелось показать мне своих лошадей, но еще больше он хотел, чтобы я написал статью о его заводе. Я согласился исполнить желание Маркова, так как хотел отблагодарить его. Он сделал мне одолжение, так как посторонних кобыл под Летуна 2-го совершенно не допускал, не делая исключения даже для своих харьковских друзей.

Марков пригласил меня к обеду, и я принял приглашение. Часы только что пробили шесть, когда я вторично приехал к нему. Пётр Васильевич провел меня в гостиную, где познакомил со своей женой. Это была дама весьма почтенных размеров, полная, богато и кричаще одетая. Она была много моложе мужа. Если память мне не изменяет, у Маркова было два сына, оба походили на мать. Старший, студент, очень любил лошадей.

Обед был дорогой: стол ломился от закусок, блюд и вин. Перемен было много, но все было приготовлено как-то наспех и невкусно. Разговор за обедом почти все время велся о лошадях. Было скучно и довольно натянуто, после обеда, отсидев положенные по этикету полчаса, я поспешил уехать.

Марковы были типичной недавно разбогатевшей купеческой семьей. Между купцами Москвы и Петербурга, купцами черноземной полосы России, купцами юга и купцами Украины существовали немалые различия. Столичное купечество жило и отчасти мыслило уже вполне на европейский лад; купцы средней полосы России еще носили просторные, длинные сюртуки, застегнутые доверху, высокие сапоги, картузы и нередко, особенно в провинциальных городах, повязывали шею шелковыми платками. Это были очень самобытные люди, приверженные старине, и среди них было немало умных и интересных. Я любил бывать у них, так как в этой среде было немало лошадников, а также любителей и знатоков старины. Купечество на юге, в таких центрах, как Одесса, Таганрог, и прочих южных портовых городах, было уже совсем иное. В этой среде царил совсем другой дух и уклад жизни. Это были люди американской складки в делах, а в жизни они подражали южной аристократии. Этот класс людей мне никогда не был близок и симпатичен. Купечество Украины мне тоже было малосимпатично. Бог знает, как все слилось и перемешалось в давние времена на Украине, где русский, а иногда украинский элемент преобладал, но всегда чувствовались и другие влияния: греческие, турецкие, венгерские, болгарские, сербские и очень часто польские. Это были люди дела, и мне всегда казалось, что они недостаточно любили Россию. Вот к такому-то купечеству принадлежала и семья Марковых, в которой великорусский уклон все же преобладал.

Тот вечер в Харькове я провел очень мило. В Харькове, в своем доме, жила г-жа Глушкова, муж которой был очень дружен со знаменитым художником-баталистом профессором Ковалевским. Ковалевский несколько лет гостил в харьковском имении Глушкова и написал там немало картин, часть которых была приобретена самим Глушковым. В те годы я особенно интересовался произведениями Ковалевского. Всего лишь за два года до этого я, будучи в Николаевском кавалерийском училище, часто бывал у знаменитого Репина и, естественно, находился под его влиянием. Репин же очень высоко ставил Ковалевского и ценил его больше, чем Сверчкова. В то время я с этим соглашался, но вскоре выработал собственный взгляд на обоих наших знаменитых художников и стал больше ценить произведения кисти Сверчкова. Однако в то время Ковалевский был еще моим кумиром, и я с трепетом переступил порог дома, где мне предстояло увидеть много интереснейших произведений его кисти.

П.О. Ковалевский. «На конской ярмарке в Рыбинске»

Г-жа Глушкова, узнав о цели моего визита, приняла меня очень любезно и охотно показала свои картины. В ее доме, любуясь этими чудными произведениями, я провел весь вечер. Здесь мне удалось узнать немало интересного о жизни художника. У Глушковой было не менее двадцати картин кисти Ковалевского. Тот был очень дорогим художником, его картины на рынке попадались нечасто. Глушкова также ничего не продавала. В ее коллекции было много превосходных картин, но меня особенно привлек небольшой акварельный рисунок, изображавший Холстомера. Он был выполнен замечательно, но по типу лошади не совсем удачен: это был не рысак, а какой-то идеальный ремонтный конь. Следует заметить, что Ковалевский не любил, а главное, мало чувствовал рысистую лошадь, и в этом отношении его даже сравнивать нельзя со Сверчковым. Куда девалась эта акварель, мне неизвестно, равно как неизвестна и судьба замечательного собрания Ковалевского, принадлежавшего г-же Глушковой. Одну из тех картин после революции я видел у известного охотника П.П. Бакулина в Москве, остальные, вероятно, разбрелись по разным рукам, а может быть, и погибли.

На другое утро Марков заехал за мною в Гранд-отель, и на его рысаке мы быстро домчались до вокзала. На Харьковском вокзале день и ночь кишел народ, жизнь била ключом. Харьков был центральным узловым пунктом: он соединял Москву, Тулу, Орёл и Курск с югом. Отсюда путь лежал в Полтаву, Ромны и Кременчуг. Здесь же была дорога на Николаев, Одессу и другие города Новороссии. Только через Харьков можно было попасть в Славянск, в то время славившийся как курорт. Здесь же брала свое