с кем сбежала, ни за кого бы то ни было еще до самой своей смерти. Да и материально она могла оказаться на полной мели. Содержание отлученной от мужа неверной жене церковный суд назначал крайне редко, а это означало, что до получения вдовьей доли она оставалась с сущими грошами на карманные расходы, предусмотренные брачным соглашением, которое оставалось в силе. И все состояние, привнесенное ею в семейную копилку, при таком раскладе так и оставалось у мужа. При разделе имущества в частном порядке неверной жене могло перепасть и побольше, но лишь при условии наличия у нее каких-то рычагов влияния на обманутого супруга, позволяющих принудить его к переговорам, к примеру, шокирующих доказательств его собственной неверности или чего похуже, скажем, того, что роман с любовником был заведен ею с его подачи, которые в противном случае она могла бы предать огласке или выставить в свою защиту перед судом.

Статистика однозначно свидетельствует о крайней непопулярности парламентского развода в высших эшелонах общества. В период с 1800 по 1829 годы лишь шестнадцать титулованных пар были разведены парламентским актом, в то время как число знатных мужей и жен, желавших начать спать и жить раздельно, было несоизмеримо выше. И это еще если не верить эпатажным дневникам таких дам, как княгиня Ливен. На одном fête [60] в 1820 году, по ее словам, столько пар разбрелись по саду, где «тропы сокрыты за густыми кустами лавра», что ближе к концу вечера в бальном зале не осталось никого, кроме дебютанток под присмотром старух.

Аугуста, однако, была, судя по всему, вполне уверена, что ее мужу развод в скором времени понадобится и самому не меньше, чем ей. Ведь «Дону», как называли его ближайшие друзья, было всего тридцать шесть лет, даже на год меньше, чем Артуру, и законный ребенок у него был один-единственный. Также он был не лишен и социальных амбиций, надеясь со временем прыгнуть на пару ступенек иерархической лестницы выше своего нынешнего баронского титула; а какой может быть граф или герцог без респектабельной хозяйки дома? Высокий, статный, с правильными чертами лица и умением держаться холодно и ровно лорд Борингдон явно не испытал бы особых трудностей с замещением вакансии своей супруги. Пресса, во всяком случае, мало сомневалась в том, что развод при таком раскладе неизбежен. Еще даже до того, как им стало известно местонахождение влюбленных беглецов с Камберленд-плейс, газетчики отважились предположить, что, «как только позволят юридические формальности», Аугуста станет законной женой сэра Артура.

Мужчине для получения разрешения на повторную женитьбу предстоял трехэтапный бракоразводный процесс. Прежде всего, следовало подать в суд на любовника жены иск с обвинением в «преступном сговоре» (эвфемизм той эпохи для «адюльтера», причем настолько устоявшийся, что и в протоколах, и в прессе его сокращали до «прест. сгов.»). Затем нужно было заручиться вердиктом церковного суда об отлучении неверной от ложа и стола и, наконец, представить на утверждение парламентом частный законопроект о разводе. На первом этапе судебных слушаний по делу о преступном сговоре у истца традиционно имелся еще и шанс отсудить у соперника компенсацию морального ущерба от лишения его радостей безоблачной супружеской жизни, при этом суммы исковых претензий часто бывали гигантскими: 5000 фунтов (около 400 000 фунтов по современным деньгам) было чем-то вроде стандартной таксы в аристократической среде, но, бывало, взыскивали и по 20 000 фунтов (свыше полутора миллионов современных фунтов). Поскольку Артур, погрязший в долгах младший сын, которого собственные родители называли «бедным как сама бедность», почти всецело зависел от жалования, получаемого на дипломатической службе, бремя финансового риска от их побега естественным образом перекладывалось и на Аугусту. Взыскание с Артура по суду столь крупной суммы в пользу лорда Борингдона ставило их будущую финансовую безопасность под серьезную угрозу.

И, если верить отчетам лондонских газет, умыкнув ее светлость, дипломат рискнул не только финансовым благополучием, но и жизнью. «Боимся, что давеча имела место дуэль между достопочтенным лордом (не Б-ном) и сэром А. П.», сообщала одна газета в конце мая 1808 года, добавляя без особой необходимости, что «крайнее возбуждение охватило все ветви семейства У-ндов; всем им глубоко интересно, как прошла эта враждебная встреча». Поскольку журналист предположил, что «граф предпринял все возможные шаги для предотвращения столь устрашающего поединка», похоже, что слухи о том, что вызов ему был брошен старшим братом Аугусты, офицером, вероятно, были небеспочвенны. О том, состоялась ли в итоге дуэль, газеты ничего не сообщили, из чего можно сделать вывод, что если и состоялась, то без последствий для здоровья дуэлянтов, и вскоре Артур предстал перед судом по обвинению в «прест. сгов.».

Бывший посол решил не отпираться от самоочевидного и признался в «преступной связи с женой истца», лишив хлеба фельетонистов, обжавших издевательские передергивания публичных слушаний. Вместо привычного прочесывания всяких улик наподобие мятой постели или одежды в доказательство факта прелюбодеяния Аугусты, присяжным шерифского суда 19 июля пришлось ограничиться оценкой суммы морального ущерба.

Карикатура по мотивам судебных показаний художника синьора Габриэлли, уличившего сэра Джона Пирса и леди Клонкарри в преступном сговоре, 1807 год

Зная, что адвокаты истца будут всеми правдами и неправдами убеждать суд в том, что их клиент жил в идеальном мире и согласии со своей супругой до появления коварного соблазнителя, ответчики наподобие сэра Артура обычно прибегали к публичному очернению образа похищенной. Если она бесстыжая негодница, буйная развратница и совсем не пара порядочному джентльмену, то мужу претендовать на крупную сумму компенсации за потерю такой жены вроде бы даже и неприлично. Адвокаты сэра Джона Пирса, к примеру, особо подчеркивали тот факт, что леди Клонкарри поддалась его чарам с первой же попытки, стоило им лишь впервые остаться наедине. И главный судья согласился, что раз «завоевание далось без труда», то и «оценка ее достоинства не может быть высокой».

Вот и поверенный лорда Борингдона наверняка упирал на то, что в семье у него царили «нерушимая гармония и супружеское счастье», пока не начались «постоянные и даже беспрерывные визиты» обвиняемого. Сэр Артур, однако, явно попросил своего защитника не порочить честь бедной Аугусты, которую, как женщину, в суд не вызвали ни в качестве соответчицы, ни в роли свидетельницы. И вот, вместо того чтобы ступать на привычный скользкий путь, мистер Гарроу обрушился с нападками не на изменщицу, а на «вошедшее в моду состояние нравов и манер», толкнувшее юную леди на вступление в брак в восемнадцатилетнем возрасте, «прежде чем она успела составить