собственные представления о счастье» или «познать собственные наклонности». И что было делать его подзащитному, когда она прилетела к нему под крыло? – вопрошал он присяжных. «Его посещения навлекли на молодую, но состоявшуюся женщину беду и позор. И ему не оставалось ничего иного, кроме как взять ее под свою защиту», – заключил адвокат. Увы, такая линия защиты не сработала совершенно. Не прошло и двадцати минут, как присяжные вынесли приговор: взыскать с сэра Артура 10 000 фунтов компенсации ущерба плюс 111 фунтов судебных издержек, – и половину этих денег ему, судя по всему, пришлось неведомо где занимать.

Хотя, возможно, и не пришлось или пришлось, но лишь для виду и ненадолго. Они с Аугустой и лордом Борингдоном были одним из многих любовных треугольников того времени, где все стороны были в равной мере заинтересованы в разводе. По мнению лорда Элдона, будущего лорда-канцлера, к 1800 году девять из десяти тяжб по поводу «прест. сгов.» сами были «основаны на позорнейшем сговоре». В большинстве случаев, говорил он, «все заранее улаживалось где-нибудь в Сити за закрытыми дверьми», а присуждаемые затем «потерпевшему мужу» компенсации ущерба по обоюдному согласию выплате не подлежали. Подобная сделка – де-факто развод по обоюдному согласию – выглядела омерзительно лишь в глазах тех, кто продолжал по старинке считать супружескую неверность преступлением, но не в понимании трех взрослых людей, движимых общим для них желанием исправить недоразумение, расторгнув неудачный брак с возможностью вступления в новый. Муж-рогоносец давал согласие на развод через парламент, а его жена с любовником соглашались этому не препятствовать на всех стадиях, в частности, не выдвигать встречных обвинений в его собственной неверности, поскольку это было чревато не только ущербом для карьеры и репутации разводящегося, но и полным крахом всего начинания. Ведь если муж оказывался уличен в измене жене, закон запрещал ему претендовать не только на полный развод, но даже и на отлучение жены от постели и стола, – и этим также умело пользовались. К примеру, леди Джорджиана Эстли и ее стесненный в средствах любовник капитан Томми Гарт во второй половине 1820-х годов успешно отбились от иска ее мужа сэра Джейкоба Эстли о разводе и взыскании компенсации по обвинению в преступном сговоре благодаря тому, что Гарт представил присяжным убедительные свидетельства того, что якобы «обманутый» муж сам не только регулярно изменял ей с «дамами легкого поведения» чуть ли не у нее на глазах, но и являлся завсегдатаем небезызвестного публичного дома; в итоге любовники отделались символическим взысканием по суду компенсации в 1 (один) шиллинг за ущерб сомнительной репутации мужа по статье о «прест. сгов.», а в разводе сэру Эстли было и вовсе отказано, и Джорджиана сохранила и титул с фамилией, и имущественные права, вот только на пользу им с Гартом это не пошло.

Однако ставить суд в известность обо всех chères amies [61] лорда Борингдона было явно не в интересах самой Аугусты. Если бы она выдвинула встречное обвинение в неверности по ходу должным образом инициированного им процесса о разделе стола и постели, церковный суд ему в этом бы отказал, а без отлучения друг от друга церковью им нельзя было бы претендовать и на полноценный парламентский развод. Так что для того, чтобы сохранить шанс со временем выйти за Артура, ей нужно было молча сносить, как ее имя очерняют, ее саму выставляют чуть ли не потаскухой, а ее гулящего мужа – чистым агнцем, «скрупулезно блюдущим свой моральный и религиозный долг». Сама мысль о подобном публичном очернении, должно быть, выглядела столь неприглядной с точки зрения большинства благородных дам, что они гнали от себя всякую мысль о возможности вступления во внебрачную связь, не говоря уже о побеге. Это почти наверняка служило и причиной отказа леди Элизабет принимать предложения Борингдона; поскольку та понимала, что неизбежный скандал развода крайне пагубно скажется на перспективах вступления в брак ее подрастающих дочерей.

На самом деле, Аугуста отделалась относительно легко. Куда хуже приходилось ее современницам наподобие леди Клонкарри, чьи любовники изначально не намеревались на них жениться, зато вполне могли посулить золотые горы за ложь перед судом в обмен на пустые обещания это сделать, не говоря уже о тех, чьи мужья просто сфабриковали обвинения в супружеской измене в отношении своих жен, к примеру, посредством привлечения слуг в лжесвидетели подкупом или угрозами. Вот и в данном случае, при всей беззащитности Аугусты с юридической точки зрения, Артур все-таки предпринял меры, направленные на то, чтобы хотя бы спасти ее репутацию.

Благодаря отказу от каких бы то ни было апелляций по поводу выносимых на всех стадиях судебных решений по их делу сторонам удалось избежать утечки сколь бы то ни было скандальной информации в газеты. До побега Аугусте вменяли в вину разве что несколько прогулок с любовником по Кенсингтонским садам и регулярные приемы его у себя в гостях на Камберленд-плейс. Муж об этих ее посещениях по заверению адвоката последнего был не в курсе, поскольку «там светились всевозможные господа и дамы из числа знакомых семьи». Даже доказательства ее неподобающих связей после того, как она покинула мужнин дом, выглядели весьма сомнительными, памятуя о том, что в гостинице «Корона» в Линдхерсте, где беглецов, наконец, разыскали, прислуга не дала решающих показаний относительно постели, ограничившись признанием того, что пара сняла один на двоих номер, и «одежда джентльмена все время его пребывания там оставалась при нем». Действительно, не было там, похоже, ничего подобного тому, что могло бы стать предметом для карикатур с подачи оказавшегося кстати или некстати под потолком художника Габриэлли. В случае сговора история, выносимая сторонами на суд, так или иначе имела к действительности мало отношения.

Замалчивание смачных деталей не препятствовало популярности памфлетов с вольным пересказом сюжетов судебных слушаний по делам о «прест. сгов.» среди падкой до скандалов публики. Продавались они всего по шиллингу за экземпляр, а в платной библиотеке Хукхема на Бонд-стрит их можно было отыскать и лет через двадцать после публикации, – вот только и они были не информативнее газетных репортажей по части пикантных подробностей. Отдадим должное: в них, как и в некоторых газетах, честно (хотя, похоже, и не без смакования) приводится кое-что из частной переписки Аугусты, что, должно быть, было ей крайне неприятно; а вот показания прислуги свидетельствуют о том, что никаких улик наподобие мятых постелей и разбросанной одежды любовники не оставляли. Никто из слуг ни единожды не обмолвился даже о странностях наподобие запертой изнутри двери в гостиную. Не довелось Аугусте