Другая вероятность – заговор среди монахов,недовольных хозяйственной истовостью Виталия в ущерб духовному служению идушеспасению. То, что у высокопреподобного среди старшей братии есть негласнаяпартия противников (для краткости назову их “мистиками”), не вызывает сомнений.Возможно, некоторые из “мистиков” задумали распугать паломников и подорватьавторитетность Виталия перед иерархами – к примеру, перед Вами. Тогда,возможно, лицедейство с Черным Монахом призвано избавить Новый Арарат от суетыи многолюдства. Известно, до какого коварства и даже изуверства может дойтипревратно истолкованное благочестие – история религии изобилует подобнымигрустными примерами. Возможно также, что виновником является один из схимников,обитающих на острове. Зачем и почему, не берусь даже предполагать, ибо пока прожизнь святых старцев почти ничего не знаю. Однако все смутные события так илииначе связаны именно со скитом и вращаются вокруг него. Значит, нужнозаниматься и этой версией. Я была сегодня на Окольнем (да-да, не сердитесь), исхиигумен Израиль загадал загадку, смысл которой мне неясен. Надо будетнаведаться туда еще.

Теперь два вероятия совсем иного, нецерковногонаправления.

Любопытный тип – доктор Донат Саввич Коровин,владелец и управитель лечебницы. Этот миллионщик-филантроп очень уж непрост,охоч до всяких игр и опытов над живыми людьми. С него, пожалуй, сталось бызатеять этакую мистификацию в каких-нибудь исследовательских видах: скажем,изучить воздействие мистического потрясения на разные типажи психики или ещенечто в этом роде. А после статью в каком-нибудь “Гейдельбергскомпсихиатрическом ежегоднике” напечатает, дабы поддержать репутацию светила – намой непросвещенный взгляд, не больно-то заслуженную (лечит-лечит своихпациентов, да что-то никак не вылечит).

И, наконец, в “Василиска” может игратьсякто-то из коровинских пациентов. Люди это всё неординарные, содержатся вольно.Их всего двадцать восемь (ныне с Алексеем Степановичем и Матвеем Бенционовичемтридцать), и я видела всего нескольких. Надо бы их изучить повнимательнее,только не знаю, как к сему подступиться. Я с Донатом Саввичем в ссоре, которуюсама же и устроила. Но трудность не в том – помириться было бы нетрудно. До техпор, пока у меня с лица последствия знакомства с Черным Монахом не сойдут, наглаза Коровину мне лучше не показываться. Для него я – обычная хорошенькаяженщина (вероятно, на здешнем безрыбье), а какая может быть хорошесть, еслипол-лица заплыло. Мужчины так уж устроены, что с уродкой и разговаривать нестанут.

Так и вижу, как в этом месте на Вашем лицевозникла ироническая улыбка. Не буду лукавить, все равно Вы видите менянасквозь. Да, мне неприятна мысль, что Донат Саввич, глядевший на Полину АндреевнуЛисицыну особенным образом и расточавший ей комплименты, увидит ее в такомбезобразии. Грешна, суетна, каюсь.

Вот дописываю последние строчки и ухожу.

Ночь сегодня какая нужно – лунная. Именно втакие “Василиск” и появляется у Постной косы. План мой прост: затаюсь на берегуи попробую выследить мистификатора.

Если прогуляюсь впустую, с завтрашнего днязаймусь схиигуменом и Окольним островом.

Ну а коли случится так, что прогулказакончится вышеупомянутой бедой, уповаю лишь на то, что к Вашему преосвященствупопадет это мое послание.

Ваша любящая дочь Пелагия.

Дописав письмо, Полина Андреевна посмотрела вокно и озабоченно нахмурилась. Небо, еще недавно ясное, сплошь залитоеравнодушным лунным сияньем, меняло цвет: северный ветер натягивал от горизонтак середине черный занавес облаков, укрывая ими бездонную звездную сферу. Нужнобыло спешить.

Лисицына хотела оставить письмо владыке настоле, но вспомнила о любознательной прислуге. Подумала-подумала, да и спряталалистки в мешочек для вязанья, висевший у нее на груди. Рассудила так: коли ужее постигнет судьба Лагранжа или, не приведи Господь, Ленточкина с Бердичевским(здесь Полина Андреевна содрогнулась), письмо-то все равно никуда не денется.Еще раньше к преосвященному попадет. А если архиерею не суждено подняться содра тяжкой болезни (она горько вздохнула), пускай полицейское начальстворазбирается.

Дальше действовала быстро.

Накинула плащ с капюшоном, подхватила саквояжи вперед, в ночь.

На набережной теперь было совсем пусто, взаколоченный павильон расследовательница попала безо всякой задержки. И вскорепо дорожке, что вела от Нового Арарата к Постной косе, уже шагал, ежась подстуденым ветром, худенький монашек в черном развевающемся подряснике.

Небо темнело все стремительней. Как Пелагий ниускорял шаг, а глухой занавес подбирался к безмятежному лику ночного светилавсе ближе и ближе.

В связи с неотвратимо надвигающимся мракомпослушника тревожили два соображения. Не будет ли вылазка тщетной, непередумает ли злоумышленник представлять Василиска? А если все же появится, неследовало ли прихватить с собой лагранжев револьвер? Зачем ему без пользылежать в саквояже, меж железными ящиками? С ним на пустынном темном берегу былобы куда как спокойнее.

Глупости, сказал себе Пелагий. Не будет оторужия никакой пользы. Не стрелять же в живую душу ради спасения собственнойжизни? И думать про револьвер монашек перестал, теперь тревожился уже толькоиз-за луны, которая укрылась-таки за тучу.

Любой из ханаанских старожилов рассказал быПелагию, что при северном ветре луна обречена и уже нипочем не выглянет, развечто на несколько кратких мгновений, да и то не вчистую, а сквозь какое-нибудьнеплотное облачко. Однако побеседовать с опытными людьми о прихотяхсинеозерской луны послушнику не довелось, и потому на серебристо-молочный сводон взирал все же с некоторой надеждой.

У начала косы Пелагий согнулся в три погибели,прижимаясь к самой земле. Пристроился у большого камня и затих – стал смотретьтуда, где душегуб хитроумно укрыл свою скамейку.

С каждой минутой ночь становилась всё темнее.Сначала еще было видно поверхность озера, хмурившегося всеми своими морщинамина остервенелость северного ветра, но скоро отблески на воде погасли, и теперьблизость большой воды угадывалась лишь по плеску да свежему и сырому запаху,будто неподалеку разрезали небывалых размеров огурец.

Монашек сидел, обхватив себя за плечи, иразочарованно вздыхал. Какой уж тут Василиск? Походи-ка по водам, если они не лежатгладко, а ерепенятся – этак весь эффект пропадет.

По-хорошему, нужно было уходить, возвращатьсяв пансион, но Пелагий всё что-то медлил, не решался. То ли от упрямства, то личутье подсказало.