Повод для нового расследования появился буквально на следующий же день после объяснения Екатерины и Степана. Андрей Чернышев умудрился прислать цесаревне записку, передав ее через знакомую гардеробную девушку. Согласно донесению, Екатерина прятала проклятое письмо в чулке, а ночью изымала оттуда и перекладывала в рукав. Шешковский умирал от ревности, но ничего не мог сделать. Екатерина строго-настрого приказала не трогать Чернышевых.

Кроме того, объяви он Андрея в розыск, Фредерика снова оказалась бы под подозрением, и тогда… Нет, он решительно не мог подвергать опасности предмет своей страсти.

– Но что он написал ей? – Страдая от ревности, Шешковский не мог себе места найти. – Скорее всего, дурацкие стишата, поэтому она и не сожгла письма и теперь носит его с собой, точно заветный талисман.

Несмотря на все ухищрения слуг, работавших на Шешковского, не было никакой возможности раздобыть проклятую записку. Впрочем, из случайно подслушанного разговора цесаревны с той же комнатной девушкой он уяснил, что Андрей всего лишь прислал список вопросов, на которые должна была ответить великая княгиня. Так что старательная и ответственная Фредерика просто боялась позабыть какую-нибудь мелочь.

Вскоре, катаясь по городу в компании придворных, цесаревна приобрела простой, но изящный серебряный письменный прибор, до этого бдительная Чоглокова забрала все письменные принадлежности из покоев великой княгини. Скорее всего, в тот же вечер она и написала ответ. Во всяком случае, проклятая записка исчезла, скорее всего, была сожжена.

Во второй половине декабря двор переехал в Москву, туда же вслед за остальными поспешил и Шешковский. Допросы Лестока, на которых он неизменно присутствовал, подошли к логическому концу, впрочем, так как государыня не желала «выносить сор из избы»: о краже жемчуга и Шакловитой в официальном обвинении не было сказано ни слова, хотя, после признания Феклы, доказать, что организатором кражи был именно Лесток, не представляло труда. Официально бывшего лейб-медика обвиняли в том, что он взял десять тысяч рублей от прусского короля, чтобы поддерживать его интересы, а также в том, что он отравил некоего неизвестного Шешковскому Этингера, который мог свидетельствовать против него. После оглашения приговора Лестока сослали в Сибирь.

Удачно, что после тяжелейшей травмы головы медикусы умудрились вытащить с того света княжну Гагарину. Вернувшись, она снова была при цесаревне, и это было хорошо, потому что Дарья Алексеевна была искренне предана своей госпоже, Шешковский же продолжал получать тревожные сигналы относительно готовящегося покушения на цесаревну. При дворе давно уже шептались, мол, немке не жить. Об этом же неоднократно сообщали через дипломатическую почту своим монархам находящиеся в России послы разных государств. Впрочем, это он сосредоточился на опасности, угрожающей его даме сердца, не реже, а пожалуй, и чаще судачили о скорейшей кончине императрицы. Тяжелая болезнь Елизаветы заставляла посланников засыпать с мыслью, что, возможно, наутро в России ожидается смена власти, и, заснув в одной стране, они рискуют проснуться совсем в другой. Поэтому, просыпаясь, первым делом господа посольские приучились осведомляться о состоянии здоровья государыни. Предвкушая блаженный миг, когда он наконец получит власть, Петр Федорович даже не пытался скрывать радостный трепет, охватывающий его всякий раз, когда всесильная тетушка отказывалась выйти на прогулку или была вынуждена отменить совет.

В МОСКВУ ЕХАЛИ следующим образом – Елизавета Петровна со своей свитой тронулась в путь первой, а малый двор во главе с великокняжеской четой – на следующий день. Приблизительно в то время, когда императрица с Разумовским и огромной свитой должна была добраться до Твери, Шешковский получил анонимный донос, согласно которому весь провиант, заготовленный для малого двора, отравлен.

Воспользовавшись голубиной почтой, Степан Иванович потребовал от господ из Преображенского приказа срочно изъять со склада весь продуктовый запас и забрать лошадей, предназначенных для малого двора, так как следовало сперва проверить, не подстроили ли злоумышленники каких-нибудь новых бед Петру Федоровичу и Екатерине Алексеевне в пути. Ведь, не получи они в Твери еды, они бы сменили лошадей и голодные двинулись в Москву. А вот что на самом деле ожидает их в этом самом трактире? Отдых и пища или лютая смерть? Из столицы в Москву были отправлены лучшие люди Тайной канцелярии, но сам Шешковский предпочел остаться дома, получая донесения и решая непростые проблемы. На счастье, никто из людей Елизаветы Петровны не отравился, что же до людей цесаре – вича, после работы Преображенского приказа в Твери те были вынуждены поститься, ожидая, когда им будут поданы лошади. При этом, разумеется, никто не поставил в известность ни Петра Федоровича, ни Екатерину Алексеевну об истинной причине происходящего. Для них отсутствие лошадей и продуктов было объяснено тем, что все якобы забрала Елизавета Петровна.

Впрочем, к вечеру Чоглокову были выданы несколько корзин с жареной стерлядью. Рыбу проверил приказной медикус, который в доказательство, что еда не отравлена, отведал ее первым.

После ужина, когда ближайшие трактиры и постоялые дворы были тщательно проверены и повсюду дежурили люди Тайной канцелярии и Преображенского приказа, великокняжеской чете наконец были поданы лошади, и на ночь глядя они тронулись в путь.

Так Шешковский заставил любимую женщину немножко поголодать, но зато, возможно, снова спас ей жизнь. И как это бывает довольно-таки часто, подозрение в дерзком покушении пало на человека, который, скорее всего, не имел вообще никакого отношения к происходящему. Камергер Петра Федоровича князь Александр Михайлович Голицын[99] был виновен лишь в том, что не сопровождал цесаревича в этом путешествии, заранее испросив у того отпуск. Понимая, что Александр Михайлович стал жертвой обстоятельств, Шешковский упросил Шувалова не мучать понапрасну его светлость, а лучше отослать того с посольством в Гамбург, с глаз долой – из сердца вон. Голицын получил четыре тысячи жалования, что было немного, так как назначение готовилось впопыхах. Как и следовало ожидать, перемена участи Александра Михайловича больно ударила по малому двору, особенно кручинилась его свояченица, недавно вернувшаяся к своей госпоже после серьезной травмы княжна Гагарина.

На Рождество в Тайную канцелярию пришло свежее донесение из Преображенского, у Екатерины Алексеевны обнаружилась весьма странная сыпь. Великая княгиня не может показаться на людях, никакие мази, никакие лекарства не помогают!

Степан рвал на себе волосы, все сходилось к тому, что московские дознаватели что-то напутали, не изъяли всех продуктов, не обратили внимания на воду, а может быть, доверчивая Фредерика получила в подарок какую-нибудь пудру или духи, уколола пальчик отравленной иголкой! На счастье, через пару дней на его стол лег новый отчет, доктор Бургав[100] дал цесаревне пузырек талькового масла, после применения которого прыщи сошли.