Тетерин, — меня агитировать не надо.

— Неуверенно говоришь, Федя. Не ожидал от тебя такой мягкотелости.

— Я бы лучше в бой. — Тетерин жадно затянулся дымом. — А с бабами да с мальцами воевать с души воротит.

— Кулацкие элементы не мужики и не бабы, а враги.

— Так-то оно так, но знаешь, комиссар, посмотрю на них, и то своих сестрёнок вспомню, то мать-старуху.

— Наши матери зерно в подполах не прячут и риги не поджигают. Вспомни, как на прошлой неделе едва не сгорел вместе с зерном! Вон, у тебя брови до сих пор подпалены.

— Это верно, — Фёдор дотронулся пальцем до опалённых бровей и хмыкнул, — до свадьбы заживёт.

— Эх, дожить бы до наших свадеб! — Комиссар резко развернулся к крыльцу, куда вышли старуха с мальцом, и скомандовал:

— Возьмите её в заложники, чтобы вражеский элемент на хутор не сунулся.

Старуха даже не посмотрела в их сторону. Головы не повернула. Молча прошла и села на телегу.

— Бабаня, куда? — закричал мальчонка и вцепился в телегу так, что рук не отодрать.

— А ну иди к мамке, пока я тебя кнутом не огрел, — рявкнул на него один из комбедовцев. — Взрослые без тебя разберутся.

— Иди, Митяйка, — разомкнула губы бабка, — мамане без тебя с дедом не справиться.

Мальчонка упрямо сжал рот в горошину:

— Нет.

Он шёл позади обоза вёрст пять. Падал, подымался, утирал рукавом слёзы и сопли и снова бежал за своей бабкой, пока комвзвода не осадил лошадь.

— Нет моих больше сил глядеть на это безобразие! — Перетрухин обвёл взглядом угрюмых красноармейцев, что отводили глаза от мальчонки и смотрели куда угодно, только не на заострившееся детское личико. Даже комиссар молчал.

Перетрухин сузил глаза и стукнул кулаком по мешку с картошкой рядом с бабкой:

— Что, старая, расселась? Слезай и шуруй отсюда, чтоб глаза тебя не видели.

Фёдор заметил, как лица красноармейцев дрогнули и помягчели.

— Отпускаешь, что ли, вражину? — встрял Митька Гвоздь, но Перетрухин коротко цыкнул:

— Тебя не спрашивают, потому как я здесь командую.

Когда дошли до кромки дальнего поля, Фёдор оборотился, успев заметить, как бабка с внуком вступают в зелёную чащу, где их укрыли и спрятали еловые лапы.

* * *

Утром, спеша на работу, Надя увидела, как на длинном заборе около церкви комсомольцы растягивают лозунг «Поможем голодающим Поволжья».

Газеты сообщали о голоде страшные вести: двадцать пять миллионов голодающих, вымершие деревни, в которых съедены даже соломенные крыши, беженцы, сироты, мёртвые люди вдоль дорог. Несколько раз Наде довелось видеть на улицах оборванных людей, похожих на живые скелеты, вырвавшиеся из голодного ада. Тогда она положила в протянутую руку женщины с совершенно чёрным лицом весь хлеб, что был у неё с собой. А сейчас помочь нечем — у самой всё прожито за зиму едва не до голых стен. Но потом вспомнила про золотую цепочку с крестиком и остановилась. Цепочку можно отдать, а крестик повесить на кожаный шнур. Господь не обидится.

Расстегнув цепочку, она протянула её одной из девушек с весёлыми синими глазами.

— Возьмите в пользу голодающих.

— Спасибо за сознательность. — Девушка опустила цепочку в карман и крикнула в сторону высокого комсомольца в картузе: — Лазарев, занеси в акт одну золотую цепочку! — Она посмотрела на Надю: — У нас ничего не пропадёт. — Её интонация стала серьёзной. — Мы не только лозунги развешиваем, но и на субботниках работаем, восстанавливаем заводы и фабрики. Ничего, что тяжело, ведь мы же молодые, сильные. Правда?

— Правда, — согласилась Надя, хотя лишь в последнее время, после посещения театра, перестала чувствовать себя бессильной старухой с трясущейся головой. Удивительно, что музыке дарована власть расправлять душе поникшие крылья. Она посмотрела на девушку: — Можно мне прийти на субботник? Я тоже хочу помочь.

— Конечно, можно, — обрадовалась девушка, — чем больше народу, тем лучше — работы у нас непочатый край! И ребята все как один боевые, дружные. — Она окинула Надю взглядом и вдруг спросила: — А ты на рояле играешь?

Надя удивилась:

— А вы почему спрашиваете?

— Да ты мне не выкай, — девушка засмеялась, блеснув ровным рядом белых зубов, — давай с тобой по-простому, как товарищи. Тут, понимаешь, дело такое. — Она подошла ближе. — Мы собираемся агитспектакль ставить антирелигиозный, чтоб немного попов расшевелить, — девушка указала на паперть, где сидели несколько нищих. — Рояль есть, а играть некому. Так умеешь?

— Нет, я не умею, — сказала Надя. Ей стало противно, что не хватило смелости ответить честно, и пришлось соврать. Она вспыхнула и быстро пробормотала: — Я в Бога верю.

— Ну, как знаешь! — опустив голову, девушка ковырнула ботинком засохшую грязь и потопала ногами, стряхивая на землю коричневые ошмётки. — А на субботник все-таки приходи. Сбор в семь утра у Комитета комсомола на Коломенской улице.

* * *

С приходом лета двадцать второго года Петроград чудесным образом ожил, словно каменный цветок, который несколько лет провёл под ледяной коркой и вдруг вырвался к солнцу из своего мрачного подземелья. Почти каждый день на улицах обнаруживались вновь открытые магазины и лавки. Откуда-то появились ломовые извозчики с худосочными, но резвыми лошадками. Кое-кто из извозчиков достал из сундуков синие форменные кафтаны, припрятанные до лучших времён, и орлом озирал толпу, выискивая пассажиров побогаче:

— Эх, прокачу!

Блестели лакированными боками автомобили, но те предназначались лишь для начальства в кожаных тужурках. По рельсам застучали колёса новых трамвайных маршрутов. Екатерининский садик на проспекте 25 Октября, который жители упорно продолжали именовать Невским, оккупировали фотографы. Натянув холсты с нарисованными пейзажами, они зазывали прохожих сделать фотографическую карточку на долгую память: хочешь — среди пальм и цветов, хочешь — на фоне звёздного неба, многие соблазнялись сунуть лицо в дырку и запечатлеть свою личность в виде пилота аэроплана. Дошло до того, что на углу Фонтанки открылся ресторан, откуда по вечерам разносились громкая музыка и заливистый женский смех. В ресторанах в основном гуляли нэпманы, многие «из грязи да в князи», поэтому в народе о них отзывались по большинству презрительно, хотя и признавали, что экономика страны пошла на подъем и совсем скоро можно будет вздохнуть свободно, а не торговаться на рынке из-за катушки ниток или отреза мануфактуры.

Хотя сейчас ресторан был закрыт, около него стояла девочка с букетиками сирени, и когда Фаина поравнялась с ней, та сказала:

— Купите цветы. Я недорого возьму.

Девочка была очень маленькая, чуть повыше Капитолины. Наверное, такая сейчас и Настенька. Подавив приступ острой тоски по дочке, Фаина достала деньги:

— Вот, возьми.

Девочка протянула букет, но её руку опередила другая, мужская, с красивыми длинными пальцами:

— Я куплю все твои цветы, девочка. — Фаина