захватило дух, так захотелось переступить черту неизведанного мира волшебной сказки, того самого, что возник однажды у чужой рождественской ёлки и сразу же испарился.

Но она с сожалением покачала головой:

— Спасибо за приглашение, товарищ Глеб, но не могу я по театрам ходить, пока люди на фронтах головы складывают. Вы вместо меня лучше Лидочку пригласите, она наверняка будет на седьмом небе от счастья.

* * *

— Мама, ты представляешь, я иду в Мариинку! — Лидочка повторяла эту фразу, наверное, в сотый раз и никак не могла насладиться её звучанием. Театр! Мариинка! Ложа! Гул публики в партере, похожий на прибой морской волны, нежные и протяжные звуки настраиваемых инструментов из оркестровой ямы, волнение в груди, что вот-вот шитый бархатом занавес дрогнет, распахнётся по сторонам, погаснут огни и революционный Петроград окажется где-то далеко-далеко, в ином измерении. Волнения прибавляло то, что они с Надюшей идут не вдвоём, как курсистки, а с интересным провожатым — высоким, симпатичный и стройным.

— Не могу вспомнить, откуда Глеб Васильевич кажется мне знакомым. И знаешь, что странно? Он умолчал о своей фамилии, — сообщила Надя, передавая Лидочке приглашение пойти в театр. — Но несомненно то, что он хорошо образован и очень галантный кавалер. Кстати, холостяк. — Она многозначительно посмотрела на Лиду, от чего её щёки вспыхнули алыми маками.

Окончательно смутившись, она перевела разговор на платье, в котором прилично пойти в театр. Платье было действительно большой проблемой. Лидочка несколько раз перемеряла свои старые платья, но решительно все забраковала, потому что пара действительно красивых платьев давным-давно превратились в продовольствие с рынка, а в тех, что висят в шкафу, можно в лучшем случае пойти на службу, но никак не в театр! В ожидании совета она посмотрела на маму. С тех пор как Лидочка поступила на службу, из маминых глаз исчезла безнадежность и она стала понемногу оживать.

Сейчас мама сидела у окна и распускала на пряжу старый вязаный шарф небесно-голубого цвета. На фоне ниток её тонкие пальцы с золотым ободком обручального колечка казались тоже голубыми и невесомыми.

— Лидуша, если хочешь, то надень моё коричневое платье с жабо из брюссельских кружев. Тебе должно пойти. Оно, конечно, старенькое, но вполне пристойное.

— Правда, мама, а можно?

— Глупенькая, конечно можно, раз я сама предложила. Боюсь, оно по нынешней моде чуть длинновато, но я успею подшить подол.

Лидочка обернулась, успев поймать мамину мимолётную улыбку, и от того, что у мамы хорошее настроение, ей тоже стало тепло и радостно, словно в комнату неслышно прокрался и свернулся у печки сказочный Кот Баюн с пушистой шёрсткой и медным колокольчиком на толстой шее.

В последнее время Лидочка стала замечать, что их жизнь очень медленно, со скрипом, но поворачивается в лучшую сторону. Например, вчера соседка по квартире, милейшая Аграфена Савельевна, вдова аптекаря, шепнула, что соседи Толстиковы решили съехать в другую квартиру, поэтому противный дед Толстиков больше не станет шпионить за ними в замочную скважину, а старуха Толстикова не будет сварливо делить с мамой столик в кухне. А неделей раньше они с Фаиной ходили в гимназию за грифельными досками для ребят и по дороге увидели, что на Владимирском проспекте напротив церкви открылась булочная. Не государственная лавка, где по талонам взвешивают серые слипшиеся куски хлеба, а самая настоящая булочная с калачом на вывеске и горой сушек на витрине. Заметив их изумлённые лица, пожилой торговец с круглым лицом довольно потёр руки:

— НЭП, барышни. Новая экономическая политика. Теперь торговля снова в почёте, а там, глядишь, и промышленность зашевелится. Эх, капитальцу бы побольше, я бы такой сыроваренный заводик отгрохал — не хуже, чем в Швейцарии! Но ничего, скоро власти денежную реформу проведут, и начнём дышать полной грудью. Не впервой России-матушке в смуту выстаивать. Наши деды Гришку Отрепьева пережили, и мы самозванцев переживём. Нашлись бы только Минин с Пожарским!

Расчувствовавшись, булочник сбегал в лавку и сунул в руки Лидочке несколько сушек, и они с Фаиной шли по проспекту, грызли сушки и прыскали от смеха по любому поводу.

А теперь вот театр!

С бережностью, боясь сделать лишнее движение, Лидочка скользнула в мамино платье и провела руками по бокам, чтобы ощутить облегание. Мягкие складки струились по бёдрам и при движении нежно ласкали ноги. Приподняв подол, Лидочка сделала маме книксен.

— Великолепно, — похвалила мама, — на мне оно так отменно никогда не сидело.

Чтобы удостовериться в правдивости, Лидочка сбегала в коридор к квадратному зеркалу в стиле модерн, что вошёл в моду в самом начале века.

— Ели бы я не была так скромна, то сообщила бы вам, что вы прелестны, — пропела Лидочка своему отражению. — Не удивлюсь, если несчастные поклонники станут выводить серенады под окнами и стреляться от несчастной любви.

От собственной шутки Лидочка хихикнула в кулачок, потому что представила толпу разношёрстно одетых воздыхателей всех возрастов, по большей части в потрёпанной одёжке и разбитой обуви. Впрочем, её туфли в нынешнем виде тоже не годились для театра. Придётся замазать потёртости ваксой и стараться не наступать в лужи, потому что левый туфель нещадно пропускает воду. Но, в сущности, какая ерунда — всяческие мелкие проблемы, если на дворе и в крови бушует весна и ветер с Невы сулит благие жизненные перемены?..

* * *

О прежней причёске не приходилось и мечтать, потому что волосы вылезали клочьями. Надя отложила в сторону костяной гребень и подошла к комоду, где в серебряной рамке стоял фотографический портрет Сергея. Опираясь одной рукой на спинку стула, он вольготно сидел нога на ногу, глядя прямо перед собой. Но Надя знала, что смотрит он не в пространство, а на неё, потому что в момент съёмки стояла за спиной фотографа и уговаривала Сергея улыбнуться: «Серёжа, ну пожалуйста, не будь таким букой!»

Он честно несколько раз попытался изобразить радость, но лицо искажалось так болезненно, что фотограф махнул ей рукой:

— Оставьте, мадам, пусть ваш муж остаётся таким, как есть. Просто запомните эту минуту.

— Я помню, Серёженька, — шепнула Надя портрету, — я помню каждую секунду, проведённую рядом с тобой. В день знакомства ты был одет в синий сюртук и страшно смущался от моего внимания. А в первую годовщину свадьбы ты водил меня в ресторан «Кюба». Нас встретил величественный швейцар с расчёсанными надвое бакенбардами, и я страшно конфузилась окружающей роскоши и изысканной публики. Я даже помню, что ты заплатил за обед три рубля — немыслимая роскошь для начинающего доктора. И ты не думай, что если я иду в театр, то