травка. Эх, поваляться бы вдосталь на косогоре с бело-розовой усадьбой, откуда открывался вид на синюю петлю реки и лиловую гладь заливных лугов. Уездный городишко, куда их отряд прибыл на подмогу, казался тихим и сонным.

Не сбиваясь с ноги, Фёдор нащупал в кармане пачку папирос «Сирень» с тремя оставшимися папиросами и подумал, что хорошо бы нынче попариться с веником, хотя врач строго-настрого наказал мыться осторожно, чтоб не сорвать едва наросшую кожу.

— Федьк, а Федьк, в баньку бы, — словно подслушав его мысли, сказал Сашка Груздев, что шёл рядом. — Я уж забыл, когда чуб мочил. Ещё малость, и воши заведутся, потом не вытравишь.

Когда дорога пошла в гору, песня смолкла. Местный комсомолец Пашка, приставленный Ревкомом в провожатые, обернулся и указал рукой на просвет между деревьями:

— Вот он, ваш постой, в особняке графьёв Бурнусовых. В парке и прудик есть, ежели кто рыбку половить надумает. Карпы там огроменные! — Пашка развёл руками в стороны, видать, не раз шерудил удочкой в графском прудике. — Наши комсомолки вам уже ужин накашеварили. Встретим, так сказать, с революционными почестями.

После ужина с дымящейся картошкой, жареной рыбой и толстыми, ещё тёплыми ломтями хлеба Фёдор забрёл в аллею под соснами, лёг на скамейку и закурил. Перед глазами качались пушистые ветви ели с прошлогодними шишками, курчавились завитки облаков, шелестела молодыми листьями берёзовая рощица у воды. Тишина убаюкивала, и было трудно представить, что ещё вчера он сидел в засаде, поджидая кулацкий обоз с оружием, где на болоте нещадно жрали комары и драл душу леденящий крик выпи.

Поёрзав, чтоб устроиться поудобнее, Тетерин навострил слух. Во время ужина он несколько раз перехватывал взгляды кудрявой комсомолочки Маруси и точно знал, что она приметила, в каком направлении он пошёл прогуляться.

«А Фаина? — ковырнул душу совестливый вопрос, на которой он тут же сердито ответил: — Фаина — это другое, это всерьёз. А когда каждую минуту может щёлкнуть шальная пуля, то почему бы не погрызть орешки вместе с озорной девкой, особенно если она сама напрашивается».

Заслышав мягкие шаги на дорожке, Тетерин прикрыл глаза, изображая дрёму, и нисколько не удивился, когда почувствовал на своих щеках нежную прохладу девичьих рук.

* * *

— Фаина Михайловна, вы представляете, дама, что подошла в фойе к Глебу Васильевичу, сказала, что об их семье судачил весь Петроград! — Лидочкины глаза блестели восторгом и любопытством. — Как вы думаете, если спросить его напрямик, что он ответит?

— Вот ты и спроси, — рассеянно ответила Фаина, потому что мысли занимали гораздо более важные вещи, чем глупые девичьи тайны.

Вчера днём, когда она подписывала в Наркомпросе ордера на мебель в новое помещение, её перехватил секретарь комсомольской организации Андрей Рябоконь и отвёл в сторону.

— Товарищ Усольцева, у меня к тебе принципиальный вопрос. — Он постарался придать интонации серьёзность, но губы предательски разъезжались в улыбке. — Ты почему не учишься?

Она ждала чего угодно, только не этого, и оторопела:

— Как не учусь? Учусь. Я много читаю. Вот, недавно прочла труд товарища Крупской о народном образовании и демократии.

— Да я не о том. — Рябоконь махнул рукой. — Знаем, что ты сознательная пролетарка и неуклонно повышаешь свой уровень. Потому по совету уполномоченного решено направить тебя во Внешкольный институт, что на Надеждинской улице. Там открываются годичные дошкольные курсы.

Чтобы Фаина могла осмыслить сказанное, Рябоконь сделал глубокую паузу, во время которой она едва не задохнулась от изумления.

— Товарищ Андрей, опомнись, какой институт? Да я и в школу-то не ходила! Читать по вывескам училась! Не пойду я позориться!

— Партия всё предусмотрела, Усольцева, и первые месяцы вы будете нагонять школьную программу, а уж потом перейдёте к сути дела. Кстати, тебе сколько лет?

Фаина потупилась:

— Много — двадцать два. Старая я уже учиться, да и грамотных без меня хватает. Взять хоть нашу Лидочку и Надю. Очень хорошие учителя, ответственные и гимназию закончили как положено. А у Надежды и учительский аттестат имеется.

— Неверно ты рассуждаешь, товарищ Фаина. — Растопыренной пятернёй Рябоконь взъерошил каштановые лохмы. — Советская власть не может доверить воспитание нового человека старорежимным педагогам и недобитым буржуям. Нам нужны надёжные кадры, выкованные из угнетённых классов. А посему заканчивай пререкаться и иди получи направление на учёбу.

— А детский сад? Я не могу бросить работу, — попыталась отговориться Фаина, — мне ребёнка кормить надо.

— А вот тут ты правильно мыслишь, Усольцева. Раз поставлена на должность и справляешься, значит должна и работать, и учиться.

У нас ведь как? Партия сказала: «Надо» — комсомол ответил: «Есть!»

И работать, и учиться…

Домой Фаина пришла, как прибитая пыльным мешком, и до сего момента никак не могла прийти в себя, прикидывая и так, и этак, как надобно поступить. Был бы рядом Фёдор, он бы присоветовал что-нибудь дельное.

— Не смогу, не сдюжу, — произнесла она вслух, хотя учиться ой как хотелось! Знала бы мама, что её дочку, подёнщицу Файку, вдову-солдатку, которой на роду написано всю жизнь портки мыть, посылают учиться, как столбовую дворянку. Да ради одного этого можно ночами не спать и читать, пока глаза видят.

Развернувшись, Фаина обнаружила, что Надя и Лидочка стоят рядом и переглядываются.

Надя подошла ближе и заглянула ей в лицо:

— Фаина, что-то случилось?

— Вы разговариваете сама с собой, — пояснила Лидочка.

— Заговоришь тут. — Фаина присела на стул и стала смотреть, как ребята собирают из кубиков пирамиду. Верхний кубик обвалил остальные, и мальчишки с визгом кинулись сгребать их в кучу. — Меня посылают учиться.

— О, как прекрасно! — в восторге закричала Лидочка, но тут же осеклась. — А как же мы? Как наш сад?

— Мы будем помогать, — стала уговаривать её Надя. — Фаина, милая, обещаю неизменную поддержку.

— Да! Да! Да! — Лидочка едва не прыгала на одной ножке.

Фаина стиснула руки и обвела взглядом стены детского сада с неизменным лозунгом «Долой неграмотность» рядом с пейзажем французского художника из особняка княгини Вяземской, а потом медленно покачала головой:

— Я не знаю, что делать.

* * *

— Господи, нет предела Твоему милосердию, но есть ли предел Твоему терпению?

Отец Пётр посмотрел на прихожанку с маленькой девочкой, что ожидала у свечной лавки. На ней были надеты серая плюшевая жакетка и серая юбка, из-под которой выглядывали разбитые ботинки. Голубая косынка на голове с выбившимся русым локоном подчёркивала нежный цвет лица и глубину глаз под ровными стрелками тёмных бровей.

Совсем пичужка. Женщина выглядела оголодавшим подростком с растерянным взглядом сироты, которую хотелось приласкать и успокоить. Их приходило много — несчастных, мятущихся, нуждающихся в опоре и совете. И отец Пётр