она тихо существовала в семьях своих носителей: так было на Руси под татарским игом, в еврейских гетто средневековья в раздираемом на части Китае во время Опиумных войн. Пробужденным инстинктом той же самой древней государственности можно объяснить, на первый взгляд, во всем мезальянс Хорхе Луиса Борхеса с Марией Кодамой: разница в возрасте, аристократка и представитель третьего сословия и пр. На самом деле перед нами образчик, как нашли друг друга два индивида, если угодно, два атома дремлющей в них на генетическом уровне и в тысячелетиях утраченной общей для двух родов державы, вдруг воскресшей на уровне двух человеческих половинок, что никак нельзя объяснить ни физиологией, ни тем более разрушающим зловерием современного западного гендера. Вот уж воистину, как призрачность, так и проступающая через нее явь этой государственности прекрасно описаны в импрессионистской песне Булата Окуджавы «Батальное полотно»:

Сумерки, природа, флейты голос нервный, позднее катание,

На передней лошади едет император в голубом кафтане,

Белая кобыла с карими глазами, с челкой вороною,

Красная попона, крылья за спиною, как перед войною.

Вслед за императором едут генералы, генералы свиты,

Славою увиты, шрамами покрыты, только не убиты,

Следом – дуэлянты, флигель-адъютанты, блещут эполеты,

Все они красавцы, все они таланты, все они поэты.

Книжное столпотворение. Союз аллегорий

В 1941 году Хорхе Луис Борхес написал рассказ «Вавилонская библиотека», опубликованный в сборнике «Сад расходящихся тропок» в 1944 году. Маститые интерпретаторы творчества аргентинского писателя в основном сосредотачивались на его фикциях, вымыслах и словесных лабиринтах, стараясь разгадать тайный ключ, аллюзию в его математических счислениях, которые скорее всего, как представляется, оказывались произвольными: уловка хитреца Борхеса для отведения внимания от главного аркана, на чем зиждется все содержание рассказа. Обыкновенно это аллегория. И даже допуская, что присутствует некий третьестепенный смысл в бесконечных и доходящих до абсурда счислениях Борхеса с вычленением его одноименного числа, приходишь к заключению, что сие всего лишь скорлупа, порой крепкая, скрывающая за собой нечто иное, возможно, разворачивающееся в противоположном направлении в отношении темы рассказа. Совершенно неверно видеть в «Саду расходящихся тропок» один лишь сад, роман и лабиринт, а в «Вавилонской библиотеке» только библиотеку с астрономическим количеством книг. Последнее суть авторские приманки для блуждания ума и раскрытия вторичных, а зачастую и банальных очевидностей, над чем посмеивается, наблюдая со стороны, фантазия Борхеса, да и, согласимся, просто блестящий сочинитель шарад не способен войти в первую сотню корифеев мировой литературы.

Мон (геральдический знак) рода Фудзивары, от которого происходят Кодамы

И если «Сад расходящихся тропок» есть аллегория времени как бывшего Эдемского сада, приобретшего после человеческого грехопадения вид китайского зимнего и летнего сада, о чем уже говорилось, то «Вавилонская библиотека» – это аллегория государства и цивилизации как библиотеки. Однако сарказм Борхеса в том, что он, принадлежа по матери к народу книги, по существу заменяет Вавилонскую башню на башню из книг, хранящихся в шестигранных помещениях, тем самым создавая книжное столпотворение. Здесь отнюдь не упразднение библейского предания, а предположение, какой имела бы быть Вавилонская башня вместо построенной людьми в реальности. Обращаясь к злободневному публицистическому значению рассказа, отметим, что он явился ответом на костры из книг, устраиваемые немецкими нацистами не только в Германии, но и в оккупированных странах (знал Борхес и о «книжных гонениях», в том числе изъятиях книг из библиотек в Советском Союзе в предвоенные годы, но у нас они не приняли такой острой формы, как в гитлеровской Германии, ритуально казнившей книги как бы в средневековом аутодафе).

Итак, соединив две аллегории (роман-сад – время и пространство; Вавилонская библиотека – государство и цивилизация), мы получаем квинтэссенцию творчества Хорхе Луиса Борхеса, благодаря проницательной интуиции автора, несущего аллюзии на исходный контрапункт звучания европейских и дальневосточных литератур, из этой своей колыбели распространившихся в разные стороны по лабиринтам всемирной истории, ритмы которой по Борхесу в различных местах разнообразные, что и выявляет сад расходящихся тропок, но сохранивших свое древнее первоначальное родство. Сюда же прибавим государственность и цивилизацию, поскольку в их основании Логос и Книга.

Хрустальный терем чайных церемоний

Однако работа Хорхе Луиса Борхеса в муниципальной библиотеке Буэнос-Айреса сложилась для него трагически. В 1938 году он получил тяжелую травму головы, чуть было не закончившуюся сепсисом, но вызвавшую у писателя быстрое развитие наследственного недуга – близорукости. В 1955 году писатель полностью ослеп, а в 1961 году к нему пришла мировая известность.

Маргерит Юрсенар (1903–1987), знаменитая французская писательница-отшельница, первая женщина-член Французской академии «бессмертных», вспоминая портрет Аристотеля кисти Рембрандта (1653 год), на котором великий философ с нескрываемой грустью держит свою руку на голове скульптурного бюста слепого Гомера, находит в подобной композиции ассиметричное сходство с фотографией Хорхе Луиса Борхеса от 1983 года: на ней рука уже давно ослепшего классика изучает бюст Юлия Цезаря, запечатлевая в своей гениальной памяти мельчайшие подробности императорской внешности; на что Маргерит Юрсенар замечает, что вряд ли кто из зрячих смог бы быть проницательнее этого аргентинского слепого художника.

Статуя Юлия Цезаря

Итак, Борхес терял зрение в течение пятнадцати следующих лет с 1938 года. Всякий человек, постепенно слепнущий, погружается как бы в бесплотный хрустальный сосуд и смотрит на мир через него, окруженный медленно угасающими стеклянными бликами и отсветами, сначала более или менее яркими, но со временем теряющими окраску и неотвратимо обнимаемыми увеличивающейся тьмой. Наступает день, когда последний робкий блик исчезает из виду и приходит полная темнота, но видеть начинают кончики пальцев. Все эти скорбные ощущения удаляющегося размытого хрустального света испил как горчайшее полынное вино Хорхе Луис Борхес, сосредоточившись на поисках своим внутренним взглядом внутреннего света, обретаемого им до конца дней.

Но что же расположено в центре вселенского сада времени и пространства Хорхе Луиса Борхеса, откуда расходятся многочисленные тропки, устремляющиеся либо во внешней мир по отношению к саду, либо нарезающие бесконечные круги по его орбите и не осмеливающиеся пересечь его пределы? Что в средоточии этого космического сада, куда, вероятно, иногда наведывается его незримый владелец, чтобы спросить с добросовестных или нерадивых садовников? Там – изящный источающий мягкий свет хрустальный японский терем для чайных церемоний, находящийся на острове посреди озера вечной обители, освежающего потусторонним туманом отдохновения, проявляющим эфирные образы, идеи и архетипы, куда не перестают прилетать диковинные птицы Фарид-ад-дина Аттара на поиски хозяина сада Симурга-Демиурга. Несомненно, вскоре в этом пристанище блаженства окажется душа недавно почившей