«Ну, что? Где мы?» — спросила Мела, проснувшись.

«Шёл отряд по берегу, шёл издале-ека», — пропел я, жутко фальшивя.

«Надеюсь, хоть по течению?», — фыркнула спутница.

«Вниз по течению течёт вода, стирая спины камней», — пропел-процитировал я следующую песню.

«От Реки ещё не сворачивал?»

«Да вроде бы нет».

«Отлично…»

Сказала и замолчала, явно что-то задумав.

Что именно, я догадался, когда дорога неожиданно повернула направо и приблизилась к берегу.

— Что за… — невольно вырвалось у меня при взгляде на воду.

Сама по себе Река, разлившаяся по ширине раза в два, удивления не вызывала. Удивление вызвало то, что здесь она уже не казалась болотом, а выглядела самой обычной рекой, причём, не слишком глубокой. От одного её берега до другого тянулись торчащие из воды вешки. По обозначенному ими броду брели подгоняемые пастухом местные лошади-овцы-коровы. Целое стадо, голов, наверно, под сотню.

С огромным трудом вернув назад упавшую челюсть, я тихо пробормотал:

— Это ж, выходит, что… можно было не строить эту дурацкую гать, а просто пройти по течению, так что ли?

«Можно, конечно, — засмеялась в ответ подселенка. — Но ты, извини, был так увлечён идеей постройки моста, что мне стало жалко её в тебе убивать…»

«Карантинная зона, — прочёл я на стоящем на обочине знаке. — Ну, и что это значит?»

После целого дня пути по скучным выцветшим пустошам появившийся словно бы ниоткуда знак выглядел натуральным пердимоноклем. Мела, однако, никакого удивления по этому поводу не выказывала.

«Это означает, что мы практически в Городе».

«И где он, твой Город? Что-то я его тут пока что не замечаю».

«И не заметишь, пока не пройдёшь карантин».

«Хм…»

Я по привычке почесал за ухом, но так ничего и не понял.

«И как мне его проходить?»

«Просто войди внутрь».

«Просто войди и всё?»

«Да. Просто войди. Но будь осторожнее, — предупредила спутница. — Тут могут случаться разные неприятности. Город сам выбирает, как и в какой из дней ты войдёшь».

«Что я должен тут сделать?»

«То, что считаешь должным».

«И всё?»

«И всё».

«Ладно. Тогда я вхожу», — пожал я плечами и шагнул за невидимую черту…

Всё, что меня до этого окружало, вдруг превратилось в туман. Мало того, я неожиданно перестал ощущать самого себя и, что ещё хуже, перестал ощущать в своём сознании Мелу. Она как будто исчезла, оставив после себя какую-то непонятную пустоту. И эта странная пустота начала внезапно крутиться водоворотом, воронкой из смутных мыслей и образов, тянуть меня в свою глубину, не давая возможности зацепиться за что-то привычное и уж тем более вернуться назад, в спасительную реальность.

Скорость воронки всё убыстрялась и убыстрялась, и в какой-то момент я попросту потерялся. В глазах помутнело до черноты и я окончательно перестал понимать, кто я и где я. Единственное, что оставалось ещё хоть как-нибудь различимым — это раскинувшиеся во все стороны золотистые нити моей собственной ауры. Они как будто пытались найти в окружившей меня темноте точку опору, якорь, что остановит или хотя бы задержит моё падение в бездну…

Миг, когда этот якорь нашёлся, я пропустил. Просто на самом крае сознания мелькнула яркая точка, одна из «ищущих» нитей вдруг вытянулась в тугую струну, в глаза ударило ослепительно белым светом и окружающая меня тьма рухнула с оглушительным грохотом…

Первое, что я увидел, когда очнулся — это слегка покачивающуюся мостовую. Ощущение, как будто меня кто-то нёс и время от времени водил моими глазами туда-сюда, задерживая взгляд на отдельных плитках, на деловито расхаживающих голубях, лужах, оставшихся после недавнего ливня, идущих навстречу чужих ботинках и туфлях…

А затем я неожиданно понял, что эти глаза не мои, что тело, в котором сейчас нахожусь, мне не принадлежит и я не могу управлять ни взглядом, ни голосом, ни движениями, а могу только наблюдать и видеть и слышать то, что видит и слышит их настоящий хозяин… или хозяйка…

В какой-то момент у меня даже проскользнула мысль, что мы с Мелой внезапно поменялись местами, и теперь я оказался подселённой в её сознание личностью, а не наоборот. Так это или нет, узнать пока что не получалось. Настоящий владелец тела со мной не общался. Похоже, что он вообще не подозревал, что в его голове посторонний…

Немного рассеянный взгляд оторвался от мостовой и поднялся на уровень глаз.

Тот, в ком я находился, шёл по городской улице. Типичной улице совершенно типичного города, напоминающего одновременно и псевдоантичный Ландвилий, и влажный курортный Данквиль, и помпезно-величественный Бохав, и вечно укутанный смогом викторианский Лондон, и гордящийся своей нарочитой провинциальностью отечественный Урюпинск. Крепкие каменные дома и дворцы перемежались с лачугами, вычурные ограды и ухоженные палисадники со старыми покосившимися заборами, а дивные парки и цветники с заросшими сорняком пустырями.

Гуляющие по улицам люди тоже были одеты весьма эклектично — от белоснежных туник и тог в римском стиле до ультрасовременных накидок и топиков с кричащими принта́ми и лу́ками.

А вот автомобилей здесь не наблюдалось, как не наблюдалось и прочих транспортных средств от телеги до флаера. Все вокруг передвигались исключительно пешим ходом…

Носитель моего сознания повернул с улицы в небольшой тупичок. Тупичок заканчивался витиеватым забором. За ограждением виднелся утопающий в зелени особняк. Два этажа и пара колонн на фасаде дворцом его безусловно не делали, но на достаток и статус его обитателей указывали вполне недвусмысленно.

Открылась калитка, «поплыла» навстречу дорожка из гладкой брусчатки, одна за другой «ушли» вниз ступеньки крыльца, щёлкнул входной замок…

Тот, в ком я прятался, вошёл в особняк и оказался в небольшом холле. Сделав пару шагов, мой невольный хозяин остановился, потом повернулся направо и быстро оглядел себя в висящем на стене зеркале.

Честно признаюсь, если бы я в этот миг был сам собой, то в обморок, ясен пень, не упал бы, но челюсть бы уронил сто процентов.

Из зеркала на меня смотрела Паорэ. Только не совсем та, какую я помнил по Флоре.

Этой по земным меркам было, наверное, лет шестнадцать. Одетая в длинную юбку и узкий обтягивающий топ, отлично обозначающий тонкую талию и шикарную… даже слишком шикарную для её возраста грудь, юная, свежая, похожая на раскрывающийся бутон, прекрасная той красотой, какая у большинства бывает лишь раз, но очень скоро проходит, не выдержав испытания взрослой жизнью.

Что ж, я теперь хорошо понимал несчастного Борсия, безнадёжно и безответно влюблённого в улыбнувшуюся ему когда-то девчонку. Даже не знаю, смог я сам избежать соблазна и не рехнуться, если бы мы встретились с Пао не тогда, когда встретились, а лет на десять пораньше…