туда спустился я, там сидел по-прежнему, но уже в ранге педагога, Ю. К. Владимиров, А. Петухов, А. Уваров и его педагог Б. Б. Акимов.

Место, на котором теперь сидел я, принадлежало В. В. Васильеву. Сверху, над зеркалом, на стене долго еще висел его портрет с надписью: «Володе Васильеву 50 лет».

Я – суеверный человек. С того момента, как меня на васильевское место посадили, я стал танцевать один сольный спектакль за другим. Счастливое место! Как меня туда определили, я больше оттуда ни ногой, даже когда можно было уйти в отдельную гримерку. Я сидел за этим гримировочным столиком все годы, пока работал в Большом театре, и даже землетрясение не могло бы меня с него сдвинуть.

Васильев несколько раз при мне заходил в свою бывшую раздевалку. Видел, что я за его столом сижу. Я, естественно, сразу же вставал, когда Владимир Викторович входил, это же его место. Но он неизменно говорил: «Нет, нет, нет, у тебя спектакль! Я здесь вот в уголке устроюсь…»

36

Поскольку, как я уже говорил, добрая часть труппы пересиживала смену руководства, взяв больничный лист, замен в это время было невероятное количество. Я постоянно что-то за кого-то танцевал. Однажды меня, в прямом смысле слова, сняли с массажного стола в театре – выяснилось, что кто-то сломался и его нужно срочно заменить. Так произошло и с «Паганини».

Меня вызвали к руководству и сказали, что все премьеры заболели, отказались и с завтрашнего дня мне надо готовить партию Паганини. Беру репетицию с Симачёвым. А ко мне в зал приходит другой педагог – Виктор Барыкин. Он был тогда в труппе правой рукой Васильева.

Я пошел к Гордееву, где до моего сведения довели, что я больше не имею права работать с Симачёвым и ходить в класс к Семёновой. Это было слишком! Они не поняли, на кого они напали. Забыли, что официально я артист балета 2-й категории. Мне терять нечего, и потому сказал: «Я буду ходить к Марине Тимофеевне и репетировать только с Николаем Романовичем». К этому моменту сын Симачёва – Саша Ветров – уже репетировал с Н. Б. Фадеечевым.

На следующий день в коридоре встречаю Николая Романовича: «Коленька, спасибо большое. Я знаю, что вы сделали, мне очень приятно. Но я вас очень прошу, у меня два сына в школе, они их не возьмут в театр». Причем чтобы было понятно: и Гордеев, и Богатырёв после смерти своих педагогов А. Н. Ермолаева и А. А. Варламова репетировали именно с Симачёвым. «Мы с вами будем втихаря встречаться и репетировать», – сказал Николай Романович.

На том и порешили. Официально я работал с Барыкиным, а втихаря встречался с Николаем Романовичем. У нас было несколько «тайных» мест: либо курилка, либо зал на 4-м ярусе, либо небольшой холл около Верхней сцены, из окна которого был вид сзади на квадригу с Аполлоном. Холл имел форму квадрата, там можно было прыгать.

Естественно, об этом узнало руководство. Но я уже научился отстаивать свои интересы. «Я хожу на официальные репетиции?» – спросил я. Мне говорят: «Да». «Тогда какие ко мне претензии? В свое свободное время я имею право делать то, что хочу». И меня оставили на какое-то время в покое.

Это был не каприз, я хотел и привык работать с профессионалами экстра-класса, я уже был избалован работой с ними. Одно появление в зале Симачёва у меня вызывало трепет, я двигаться начинал по-другому, думать, чувствовать. Он был очень сдержан, мог сказать несколько слов, которые меняли все в моем осмыслении партии, понимании конструкции мизансцены, в исполняемом движении. Для меня этот уровень сотворчества с педагогом был важен на протяжении всей творческой карьеры, и этому принципу я никогда не изменял. Как говорится, из всего хорошего я всегда выбирал только лучшее.

37

12 июня 1995 года, в День России, в Петергофе открывались фонтаны. Но мэр города А. А. Собчак решил закатить сумасшедший праздник и открыть эти фонтаны для царской фамилии Романовых 11 июня.

По этому поводу в столицу Российской империи съехались представители самых знатных русских фамилий со всего мира во главе с супругой Владимира Кирилловича Романова, считавшегося главой Российского императорского дома, Леонидой Георгиевной Багратион-Мухранской. К слову, она, как и я, родилась в Тифлисе. Однако наше руководство, посылая меня туда в самый разгар спектаклей, где я исполнял ведущие партии, едва ли исходило из этих высоких соображений.

Концерт в Петергофе был небольшой, но очень солидный, не считая какого-то массового номера «Русского балета», которым руководил Гордеев. И среди очень именитых артистов – мы с Людмилой Семенякой с «Седьмым вальсом» Ф. Шопена.

Для Люды это был знаковый момент. Потому что ровно двадцать пять лет назад именно в Петергофе, в июне месяце, состоялось ее первое выступление в качестве артистки Театра оперы и балета имени С. М. Кирова. Она танцевала «маленьких лебедей». И хотя у нас была большая разница в возрасте, Люда находилась в великолепной форме – худенькая и стройная. Когда мне сказали, что я буду танцевать с самой Людмилой Семенякой, я был просто счастлив. В детстве ее фантастическая Аврора в «Спящей красавице» потрясла мое воображение.

На репетиции Семеняка вела себя очень корректно, я ее побаивался, в труппе у нее была слава взбалмошной и непредсказуемой балерины.

Мы ехали в Петербург «Красной стрелой». Люда сказала, что ночью нас могут обворовать, и потому сразу закрыла дверь купе. Пробуем ее открыть – не получается. Семеняка вдруг заголосила так, что сбежался весь вагон. Когда открыли купе, проводница сказала: «Извините, пожалуйста, эта дверь не работает, потому что у нас поезд идет в последний путь, весь состав списывают». Я предложил Люде с кем-нибудь поменяться местами. Где-то рядом ехал Гордеев. Но она наотрез отказалась, сказала, что будет ехать только со мной и я ее буду защищать.

Только Люда успокоилась, как в наше окно попадает камень, тогда такое хулиганство было обычным делом. Но стекло, к счастью, дало трещины только снаружи. Снова крик Семеняки, милиция – в общем, какой-то ад. Наконец все затихло, но не Люда. А у меня позади целый день репетиций, а она меня все за плечи трясет, типа: «Слушай…» В общем, в какой-то момент меня все-таки вырубило. Я проснулся, когда проводница настойчиво стучала в нашу дверь. Мы подъезжали к Петербургу.

Поселили нас по тем временам шикарно, в гостинице «Приморская». Дали два «люкса» с дверью между номерами. Люда все время чего-то хотела. Мы долго менялись номерами, хотя они были абсолютно одинаковые. То у меня вид лучше, чем у нее, то кровать мягче… Очумев, я сказал: «Людмила Ивановна, мне все равно, спите на обеих кроватях, а я на диванчике посплю. Я дико хочу спать».

Ближе к вечеру нас привезли в Петергоф. После