театр. И, видимо, поэтому, придя на руководящий пост в ГАБТе в марте, уже в апреле он провел юбилей своего коллектива на сцене Большого театра. У нас в спектаклях главные партии стали исполнять его артисты. А мы ездили в Кузьминки, чтобы бесплатно участвовать в концертах «Русского балета». Я, как дисциплинированный человек, регулярно что-то там исполнял.

В один прекрасный день все старшее поколение артистов труппы, почти пенсионеры, которые уже выходили на сцену не иначе как в мышах в «Щелкунчике», – в основном это были ученики Пестова разных выпусков – явились на утренний класс в белых носочках, белых туфельках и с сеточками на голове… Весь театр сотрясался от хохота.

Я раздражал Гордеева и тем, что являюсь откровенным поклонником Надежды Павловой. Я из-за Павловой в балет пошел! Ее фотографиями, вырезанными из всевозможных журналов и газет, были обклеены стены моего детского шкафа, ее роскошное ecarté спасало меня в дни отчаяния, давало силу и надежду, что я буду танцевать, и не в каком-нибудь, а в Большом театре.

Когда на видео я в сто первый раз смотрел pas de deux из «Дон Кихота», то с нетерпением ждал выхода не Гордеева, а Павловой в арфовой вариации Китри. Нашими детскими кумирами в школе были М. Лавровский и В. Васильев. Я никогда не слышал, чтобы у кого-то в кумирах ходил Гордеев.

42

Назначенный день моей премьеры в «Легенде о любви» становился все ближе. Партия была практически готова, но планы руководства внезапно изменились. Сославшись на то, что в афише стоит несколько спектаклей «Паганини», а я – единственный исполнитель, меня с «Легенды» сняли…

Про обещанный вечер балетов М. Бежара, назначенный на 25 декабря, никто не вспоминал. Решили возобновлять «Ромео и Джульетту» Л. Лавровского. Уланова отказалась в этом участвовать категорически. Она сказала, что этот балет умер, что эта эстетика ушла, что она не хочет ни с кем ничего репетировать. Меня выписали на роль Меркуцио.

Честно говоря, я очень не хотел готовить эту партию. Мне не нравилось, что там нет танца, всё на каблуках, сплошная пантомима. После Меркуцио в балете Ю. Н. Григоровича Меркуцио Л. М. Лавровского казался мне совсем неинтересным.

Начали репетировать с Барыкиным, ничего не получалось. Я понимал – не хватает педагога, и мы снова втихаря стали работать с Симачёвым, встречаясь в холле за колесницей Аполлона. Тяжелее всего для понимания оказалась смерть Меркуцио. Ты являешься центром гигантской мизансцены, огромной пластической фрески. Как себя вести, что делать? Этому меня никогда не учили. В итоге я позвонил Улановой. И она начала со мной об этом разговаривать тихим-тихим голосом.

Вообще звонки Галине Сергеевне – это отдельная «песня». Звоню, она берет трубку и говорит: «Здравствуйте, кто ее спрашивает?» Представляюсь, понимаю, что Галина Сергеевна голос изменила. Если она хотела со мной разговаривать, следовала фраза: «Сейчас я посмотрю…» А если звучало: «Ее нет дома», значит, разговор не состоится. Семёнова бы в жизни так не сделала, она просто не сняла бы трубку. Тут другой характер.

А пока Галина Сергеевна вела со мной пространные телефонные беседы на тему Меркуцио, в театре полным ходом шли репетиции. На одной из них со мной в зале оказалось четыре разных состава исполнительниц служанок, включая С. Звягину и Л. Трембовельскую. А у Меркуцио три танца со служанками. Каждая исполнительница показывала свой вариант. И в какой-то момент эти дамы очень преклонного возраста начали так ругаться и спорить, что я почувствовал – может дойти до рукопашной. А все споры – сделать два притопа, три прихлопа или три прихлопа, два притопа.

И все вместе они требовали, чтобы в сцене смерти Меркуцио я несколько раз, словно пружиня, опирался на шпагу, в музыке – пам-пам-пам, потому что Сергей Корень так делал! Корень делал так, все остальные так не делали. Они любили Кореня, значит, надо было обязательно – пам-пам-пам!

Я скомандовал: «Так, стоп!» А мне-то, на минуточку, двадцать один год всего. И сказал: «Значит, так, будем делать так, как на видео». У меня была запись с Н. Бессмертновой и М. Лавровским, целиком спектакль. Они, конечно, дружно сказали, что я хам. «Я неделю пытаюсь выучить порядок, и неделю не понимаю, что вы от меня хотите!» – воскликнул я в отчаянии.

Да, забыл, труппу начали учить фехтованию на шпагах. Шпаги были как настоящие, из тяжелого металла. Из закромов театра достали потрясающую старинную бутафорию, костюмы.

В I акте у меня был костюм, в котором танцевал С. Корень, потом Н. Попко: рукава и вставка на колете из настоящего золотого шитья, взятого, видимо, из каких-то заповедных сундуков. А на II акт полагался черный костюм, который мне не нравился ужасно. Я был такой тощий, что без двух черных трико на сцену не выходил. У меня и так очень тонкая щиколотка. Я сейчас все время шучу, когда танцую в Михайловском театре вдову Симон в «Тщетной предосторожности»: щиколотка выдает в мамаше бывшую приму-балерину.

В те годы при росте 1,85 см, весе 64 кг, объеме талии 66 см. И когда на сцене я подходил к Тибальту – Саше Ветрову, было понятно, что он меня просто одним пальцем зашибет, без всякого поединка.

Для того чтобы хоть как-то решить проблему черного цвета в костюме II акта, я решил расшить его и свою шапочку черным стеклярусом. Я же книгами интересовался, принес в мастерские «свой» Ренессанс. Не знаю, почему П. Вильямс сделал самого богатого персонажа Шекспира во II акте самым бедным. Меркуцио же родственник Герцога, он очень богатый человек. Когда я готовил Меркуцио в балете Григоровича, ходил в библиотеки, занимался шекспироведением. У меня все тетрадки с изысканиями сохранились. Интеллектуально я был приготовлен. Сейчас я смотрю на видеозапись, прилично танцую, правда. Но тогда у меня было ощущение, что это какой-то ужас, что я участвую в каком-то маскараде. Хочется танца, танца хочется! А меня все в каблуки, в каблуки!

Я эту роль долго доводил до ума, потом в театре появилась Уланова. Она стала со мной тихо, неспешно репетировать, но это случилось позднее. До премьеры «Ромео и Джульетты» Галина Сергеевна в театр не приходила. 25 декабря я танцевал Меркуцио в балете Л. М. Лавровского.

Сегодня этот спектакль идет только в Мариинском театре. Он мне там категорически не нравится, в нем и людей жидковато, и половины декораций нет. А в Большом театре это был грандиозный, безумно красивый балет. Вся труппа была занята. Когда начинался бал у Капулетти, только слуг – миманса было на сцене столько, что мы в кулисах не могли разойтись.

43

31 декабря я уже традиционно танцевал «Щелкунчик». 2 января, в день рождения Ю. Н. Григоровича, опять станцевал «Щелкунчик». И тут выясняется, что вместо обещанных Бежара и Баланчина свои хореографические опусы будет