Мистер Динглс проводит обычную серию тестов. Проверяет неврологическую реакцию, проводя инструментом по ступням. Просит произнести слова задом наперед. Оценивает мою походку. Просит решить несколько головоломок, с которыми я, разумеется, легко справляюсь.

Напоследок просит дотронуться пальцами до носа – и мы заканчиваем. Прошло больше года. Почти два. Мы закончили.

– Хорошо, – говорит он. – Я никогда не встречал никого другого, кто бы так… так хорошо со всем справлялся… – Он дважды кивает. – Во всеоружии.

Я почти смеюсь. Я справляюсь со всем во всеоружии.

Но он прав. Я читала в интернете про избегающий тип личности. Статью написали будто с меня. Я долго думала о прочитанном и затем изменилась.

Я невразумительно качаю головой и быстро прощаюсь.

Он задерживается на пороге кабинета.

– Джо, – говорит доктор, когда я собираюсь уходить, и протягивает мне руку. Очевидно, он тоже не был до конца готов к тому, что сегодня будет мой последний визит.

– Да?

– Все изменится к лучшему, – продолжает он. – Это еще… Еще не финальная стадия вашего выздоровления.

Румянец заливает щеки. Я хочу ему нравиться. И конечно, я рада, что нравлюсь ему. Вот бы я была его лучшей пациенткой.

Оглядываю пустое фойе, доктор Динглс продолжает стоять, рассматривая меня.

– Берегите себя. И не парьтесь из-за всякой ерунды.

– Что? – переспрашиваю я, подавив смешок.

– Вы слишком много волнуетесь. Обо всем.

– О своем выздоровлении, – говорю я, сама в это не веря. Я рада, что здесь нет других пациентов.

Мистер Динглс пожимает плечами, глядя на меня, но молчит. Чуть позже добавляет:

– Да. Вы скоро поправитесь. Все будет хорошо.

Я киваю.

Он открывает рот, колеблется, но все-таки говорит:

– Я имею в виду жизнь в целом, Джо. Для полного выздоровления это будет моим советом номер один: старайтесь меньше беспокоиться. Но вы, очевидно, боец по натуре».

Я улыбаюсь кривой, ироничной улыбкой – так-то все не очень смешно.

– В общем… Больше отдыхайте, – говорит он.

Доктор, конечно, не знает – и никогда не спрашивал, – почему я такая скрытная. Почему уехала из Лондона, почему не замужем. Не спрашивал он и о событиях, предшествовавших. Он наверняка подозревает, что все не просто, но никогда не спрашивал.

Смотрю через в окно. Мимо проезжает пара велосипедистов, спицы на колесах вращаются, как сильно ускоренные секундные стрелки часов.

– Обещаю, вам станет лучше, – повторят мистер Динглс.

На мгновение мне кажется, что он имеет в виду нечто большее, нежели мое здоровье. Интересно, что бы произошло, расскажи я ему обо всем и с самого начала.

– Будьте менее серьезны, – советует он мне.

Я смеюсь впервые за несколько месяцев.

– Но как?

– Просто попробуйте, – говорит он прежде, чем вернуться в кабинет.

Грустно смотрю на то место, где стоял мой доктор, прежде чем мы попрощались. Его совет сработал бы для почти любой ситуации и любого человека. Но он не знает меня, не знает, что я за человек. Этот совет не действует для плохих людей, которые совершили плохие поступки. Людей, которые должны быть наказаны. Он создан для хороших людей, которые не могут сказать «нет». Которые принижают себя, в течение десяти лет наказывают за оценки при выпуске из университета. Людей, похожих на Джоанну «До», не на Джоанну «После».

Выхожу на улицу. Я уж не мерзну так, как раньше. Я опять поправилась, хоть и не вернулась к своему прежнему весу. Время если и не лечит, то по крайней мере помогает.

Бирмингем засыпан листьями. Местами обветшалые домишки, местами – элитная застройка. Он ничем – абсолютно ничем – не похож на Лондон. Настоящий Лондон, Лондон Рубена, заполненный старыми пабами на углу, мощенными булыжниками улицами, вывесками супермаркетов. Наш Лондон.

И вот, вопреки совету Мистера Динглза – хотя, возможно, его слова послужили катализатором, – я вдруг поняла, что мне делать.

Хватит избегать всего на свете. Пришло время взглянуть правде в глаза.

Признание

Не могу вспомнить, как пополнять проездной. Верчу в руках кошелек – выцветший, поношенный, с потрепанными краями. Автомат для пополнения кажется слишком сложным. У него всегда был сенсорный экран? Предпринимаю еще одну попытку. Пытаюсь оплатить банковской картой. Ее прислали в середине моего срока, после окончания срока действия старой. Надеюсь, у нее тот же самый пин-код.

Через несколько секунд понимаю, то в автомате вообще нет картоприемника. С удивлением смотрю на него, чувствуя себя печальным инопланетянином.

– Вам нужно приложить карту вот сюда, – поясняет мужчина, покупающий билет в соседнем автомате, указывая на желтую панель с изображением трех изогнутых линий на ней. Как только я прижимаю к ней карту, автомат пищит. Я смотрю на мужчину, надеясь на дальнейшие объяснения, но он занят своим билетом.

Я с опаской иду к турникетам – а вдруг там тоже что-то изменилось? Кто-нибудь мне поможет? Я не до конца понимаю, как устроен этот мир. Моя кожа все еще подозрительно бледная. И может быть, другие видят на мне клеймо, о котором я и не знаю.

Но потом я вспоминаю слова консультанта и решительно расправляю плечи. Неважно, что они обо мне думают, и вообще, никому нет до меня дела.

Я писала Имрану, пока была в тюрьме. Алан сказал мне, что он скорее всего не ответит, но однажды Имран прислал ответ. Почерк был трясущимся, буквы разбегались. Я читала и плакала. «Каждый день мне становится немного лучше», – написал он в конце огромными и сползающими вниз буквами. И это детское предложение меня добило – как будто это он должен извиняться передо мной за свое состояние! Остаток ночи я прорыдала в своей камере.

Прохожу через турникет – он не изменился, – и сажусь в метро, еду к Лоре.

Она все еще живет на барже, и это как шаг в прошлое. Есть такие вещи, про которые я даже не подозревала, что помню их. Куклы Рози и Джим на окне. Крыша, забросанная хламом: тарелки, чашки и столовые приборы.

Мне навстречу выбегает длинношерстный черно-белый кот по кличке Сэмпсон, о котором я знала, но никогда не видела. Лора рассказывала о нем во время своих нечастых визитов.

Выбегает Лора и заключает меня в объятья, прежде чем я успеваю осмотреться и найти себе место.

– Ты вернулась, тебя выпустили!

– Выпустили, – отвечаю я.

Ее радость заставляет мое сердце биться чаще. Я прощаю ей и редкие визиты, и то, что она начала говорить со мной, как с дальней знакомой.

Джонти зовет нас внутрь.