И хотя я узнаю обстановку – сине-голубые кружки, узорчатые подушки, главное – это запах. Этот старомодный, пыльный запах танина. Как будто донышко чайника. Я вдыхаю его полной грудью.

И тут я замечаю коробки – штук десять или пятнадцать. Они повсюду.

– Большая закупка через интернет?

– Я же говорила, что мы переезжаем. – Лора зажигает газ под чайником, стоя ко мне спиной. – Я хотела сказать, когда приходила к тебе, что мы нашли покупателя, но это показалось не таким…

– Понятно, – я быстро киваю.

Людям трудно рассказывать о свой жизни, когда навещают тебя в тюрьме. Все время с какими-то оговорками: «Конечно, это не сравнить с тем, что переживаешь ты, но…» или: «Нет-нет, хватит обо мне, я хочу узнать, как ты». Все это из лучших побуждений, но хотелось-то нормального общения.

– И куда переезжаете? – стараюсь, чтобы голос звучал максимально буднично.

Джонти сидит на самом носу баржи, на солнце. Его загоревшая кожа светится, сам он выглядит старше. Все выглядят старше. Я видела, как они стареют, каждую неделю или раз в две недели, но в свете тюремных ламп кожа любого выглядит старо.

Руки Лоры все покрыты венами, а гусиные лапки вокруг глаз видны, даже когда она не улыбается. Джонти поправился. Его жесты все еще мальчишечьи, но несколько лет назад он бы сидел с нами и хвастался своей работой. А сейчас он сидит снаружи и дает пообщаться нам с Лорой, как взрослый человек.

Мрачно размышляю, что это я заставила повзрослеть всех нас. Ускорила наше взросление.

Когда Уилф пришел ко мне через два дня после встречи с Минни в поезде, он тоже выглядел старше. На его висках появилась седина. Это мой брат, подумала я, мальчишка, с которым я играла в камушки, распугивая крабов и мелкую рыбешку.

«Итак», – сказал он, усаживаясь напротив меня.

«Да», – я наклонилась вперед.

Общаться стало проще. Не было ни колких замечаний, ни соперничества. Никакого злорадства по поводу его бизнеса.

«Твоя борода становится серой, как у Монти», – сказала я со смехом. Монти был старым котом наших родителей.

«Разве?» – Уилф рассмеялся и потрогал бороду.

Мы оба хорошо загорали, а его золотисто-коричневые волосы создавали образ человека, который все свое время проводит на улице. Сейчас на палитру добавился серебряный цвет, и он стал выглядеть совершенно по-другому.

– «Ага», – кивнула я.

Он наклонился и дотронулся до моей руки, хотя это было запрещено. Но как же хорошо! Чужая теплая рука поверх моей, и ее касание такое деликатное, как будто бабочка села на обнаженную кожу. Было очень приятно, но я ничего ему не сказала.

«Я нашел ее на “Фейсбуке”».

Я широко улыбаюсь. Я знала, что в тюрьме мне будет грустно и одиноко. Но даже не предполагала, как часто мне будет скучно. Причем все время. Беспощадная скука. Время двигается так же медленно, как мед стекает с ложки.

«Звучит странно, да? Я никому кроме тебя про нее не рассказывал».

«Твой секрет в безопасности. Что ты ей написал?»

Уилф откашлялся.

«Ну, просто о том, что она показалась мне очень милой, и что я не какой-то маньяк, и если она захочет выпить чашечку кофе, то я всегда готов».

«Ну и?»

«Завтра у нас свидание!»

«О! А мне еще терпеть до вторника», – я расстроилась. Об этом мы с консультантом тоже говорили. Об этих потерях. Маленьких мучениях, которые я должна была терпеть. Ради справедливости.

Уилф откинулся на спинку стула, уголки рта опустились вниз. Он барабанит пальцами по столу, точно так же, как он стучал по обеденному столу все наше детство. Он был суетливым ребенком, а когда вырос, его энергия нашла новый выход: в восхождение на Килиманджаро и манипуляциях с недвижимостью. Не тогда, в тюрьме, он будто вновь стал восьмилетним ребенком, насильно усаженным за ужин летним вечером.

«Но таких новостей стоит подождать, верно?» – сказал он через несколько секунд.

Он всегда был таким, возможно, поэтому всего и достиг. Он всегда был положительно настроен, закоренелый оптимист. «Через несколько дней будет снова пятница», – подбадривал он нас, когда мы подрабатывали на заводе во время летних каникул.

«Что она тебе сказала?»

«Только то, что почувствовала то же самое. “Связь” – так она выразилась. Она тоже почувствовала связь между нами. Я уже выбрал ресторан».

«Отлично!»

Я старалась игнорировать чувство пустоты в груди. Вообще-то, оно становилось все меньше и меньше по мере того, как истекал мой срок. Прошло уже восемнадцать месяцев. Но иногда оно возвращалось. Я размышляла, будет ли меня радовать мысль о бокале вина в пятницу. И пришла к выводу, что нет… Я просто не могла представить себе жизнь вне тюрьмы Бронзфилд, и определенно не могла представить, что снова пойду куда-то вечером в пятницу. Я кивнула той Джоанне из прошлого, ее беззаботности и наивности, как мне и советовал консультант, и постаралась распорядиться тем, что у меня есть, как можно лучше.

Я качаю головой, отгоняя воспоминания, и поворачиваюсь к Лоре.

– Район Канэри-Уорф, – говорит она, зажигая газ. В воздухе появляется запах фейерверков, что напоминает о выходных и детстве. Ностальгия, вызванная запахом, сглаживает мой шок.

– Канэри-Уорф? – я переспрашиваю, потому что не могу представить себе место, меньше подходящее Лоре.

– Мы выросли, – говорит она, тяжело опускаясь на диван.

Это диван превращается в мою кровать, когда я остаюсь с ночевкой. Когда я оставалась… Я печально оглядываю баржу, скоро ее продадут.

– Агентство… – говорит Лора.

Она успешно завершила стажировку для выпускников и получила работу в рекламном агентстве. И больше она не раскладывала по вечерам карты Таро.

– Офис в Сити, – продолжает она. – Джонти работает в «Таймс». Он знает кое-кого…

– Понятно… – отзываюсь я еле слышно.

И внезапно возможность посидеть на весеннем солнце на барже лучших друзей, возможность купить по пути кофе и проехать на метро абсолютно ничего не значит. У меня нет работы. Зато есть судимость за серьезное нападение. Я не знаю, где хранятся тарелки в моем собственном доме, и дважды перепроверяю, правильно ли указала почтовый индекс.

– Не могу представить тебя в Канери-Уорф, – говорю я. Хотя считаю, что вообще не имею права что-либо комментировать. Я самозванец и не знаю этих людей.

Появляется знакомое чувство нарастающей паники. Иногда оно накатывало на меня в камере, ведь я знала, что никто за мной не придет. И сейчас я снова паникую. Хотя я свободна и окружена любимыми людьми. Кажется, солнце угасло и свобода превращается в иллюзию. Что, если я… Что, если все случится снова? Что, если меня снова обвинят? Статистика будет не в мою пользу. Я знаю, что такие мысли иррациональны. Алан объяснил мне, что это примитивная часть мозга пытается защитить меня от любого возможного исхода, – но для меня все это слишком реально.