– Рассказывали нам в музее официальную версию: убийство Саввы Мамонтом из-за денег, отравление. Но если он был умственно отсталый, как он мог распоряжаться капиталом и…

– Савва ничем и не распоряжался. Согласно апокрифу, все было совсем не так. Мамонт намеревался отравить вовсе не брата, а свою жену Глафиру.

– Глафиру?! – воскликнула Катя.

– Мамонт, согласно апокрифу, испугался своей жены и заподозрил ее в сношениях с демоном часов. Эти сношения зашли так далеко, что якобы демон лично предстал Глафире в образе черной собаки – дога и всюду следовал за ней. Спал с ней в одной комнате, вроде бы охраняя. А Мамонт не имел к жене доступа, не имел с ней супружеских отношений. А потом Глафира, тоже погрязшая, как и ее свекор, в оккультизме, внезапно забеременела во второй раз и, по глубокому убеждению своего мужа, родила не от него, а от демона часов, вступившего с ней в половую связь в образе черного дога. Так, согласно апокрифу, появилась на свет Аглая Шубникова. И Мамонт всего этого не выдержал. Он захотел все это прекратить. Он дал своей жене Глафире яд – то ли в вине, то ли в кофе, то ли в пирожных. Именно она была истинной жертвой отравления. А бедный безумный Савва просто случайно схватил с блюда отравленное пирожное и съел. Все с точностью до наоборот, не так, как рассказывает официальная версия, гуляющая в интернете. Глафира и Савва умерли, у Мамонта рука не поднялась убить и детей. Вместо этого он застрелился из ружья. Но демон часов получил не только жертву, как говорит апокриф, – он получил дитя, в котором текла дьявольская кровь. Этот ребенок, Аглая, обладал способностью вступать в контакт со своим дьявольским родителем, становиться частью демона часов. Исполнять желания. Но все это привело лишь к убийству ее сестры Прасковьи из ревности и палате-камере в Доме у реки, к заточению. Согласно апокрифу, Аглая была хранительницей, жрицей ритуала демона часов, и она повесилась на башне, чтобы уж окончательно соединиться со своим родителем в преисподней. Это черный оккультный мистический ритуал, который способствует исполнению одного-единственного желания, – когда демон часов получает свою жертву, и часы вдруг ни с того ни сего начинают идти назад, словно оборачивая время вспять. Говорят, так было однажды при старом Шубникове – когда демон исполнил его желание стать опять баснословно богатым. Стрелки часов несколько раз описали круг по циферблату назад. И это видел тогда, в 1858 году, весь Горьевск. Согласно апокрифу, благодаря смерти Аглаи Шубниковой демон до сих пор заключен там, внутри, в часах, и лишь ждет того, кто снова обратится к нему, отдаст ему очередную жертву и загадает свое единственное желание.

– Легенда, – подытожил Гущин. – Темная непристойная сказка.

– Легенда. – Молотова выглядела бесконечно усталой, серой. – Никто, конечно, не верит. И никто такие вещи не хочет обсуждать вслух – ни всерьез, никак. Тем не менее апокриф существует. Он так же неотделим от Горьевска, как и фабрика. Это дух здешних мест. Пусть и злой, недобрый.

– Ваш племянник Макар знал эту историю?

– Отчасти. Он не слишком ею интересовался. Он увлекался соцсетями, инстаграмом.

– А дочь Маргариты Добролюбовой Аглая?

– Она знала. Это же сказка. Она родилась здесь. А в Горьевске все это знают. Кстати, есть одно условие согласно апокрифу.

– Какое? – тихо спросила Катя.

– Если кто-то захочет принести жертву ради исполнения желания, он должен выбрать ее исключительно среди местных уроженцев. Таково условие, потому что первенец Савва, обещанный его отцом, родился здесь. Поэтому Аглая Добролюбова… она подходила под критерий.

– Но ваш племянник, он же из Москвы! – воскликнул капитан Первоцветов, до этого не проронивший ни слова.

– Ошибаетесь. Он тоже местный уроженец. Они тогда приехали сюда, ко мне на дачу, здесь, на участке, кипела стройка. И его мать… В общем, преждевременные роды. Он родился здесь. И его мать умерла. Мало кто об этом знает. Считаные люди знают об этом. Но в роддоме сохранились документы, там это можно легко узнать, если кто-то интересуется подобными вопросами и вхож в роддом.

– Вы сейчас говорите об Ульяне Антиповой? – спросил капитан Первоцветов.

Молотова закрыла глаза.

– Это чья-то больная извращенная психика. – Полковник Гущин резко поднялся. – Если за всем этим стоит вера в апокриф про дьявольщину, оккультизм, зоофилию и желания, которые могут быть исполнены с помощью ритуала и убийств, это не что иное, как новое сумасшествие. Та же самая душевная болезнь, которую психиатр Бехтерев констатировал у Аглаи Шубниковой.

– Вы хотели услышать от меня про скрытый смысл. А теперь недовольны.

– Нам искать безумца?

– Знаете, полковник, есть на свете две вещи, перед которыми пасует все – и прагматизм, и технократия, и просвещение, и нигилизм. Первая вещь – это близость смерти. Угроза жизни, здоровью и благополучию. И второе – это то глубинное, глубоко личное, что мы получаем в детстве, первичная информация на вербальном уровне, то, во что начинаем слепо верить, потому что об этом рассказывали наши предки – бабушки, дедушки, матери, отцы. Вроде бы невероятное, но… такое семейное, такое интимное. Именно эти вещи заставляют нас верить в то, что можно найти способ, чтобы желание исполнилось. Опять же близость смерти, болезнь… Когда не к кому больше обращаться, и бог то ли не слышит, то ли его вообще нет. И уверенность в том, о чем столько рассказывали в детстве бабушка и мать: о связи поколений, о родстве, о тайном родовом то ли проклятии, то ли даре, что передается по наследству, по родству. Даре, который можно воскресить, завладеть им вновь, как чем-то ранее утраченным, но бесценным.

– Нет, – сказал полковник Гущин, когда они покинули больницу. – Нет и еще раз нет.

Катя и Первоцветов молчали.

– Это не то. Существенная, важная часть. Но это не все. – Гущин упрямо помотал головой.

– Анфиса про третий слой говорила, – напомнила Катя. – Мне кажется, это он и есть.

– Нет, – возразил Гущин. – Не стоит обольщаться. Апокриф есть апокриф.

– Однако на него опирается убийца, – не сдавалась Катя. – И такое ощущение, что это действительно не имитация, не реконструкция прошлых событий. Это новый виток. Новый ритуал. Федор Матвеевич, Молотова нам косвенно на двух человек намекала, даже на трех. Ее рассуждения о том, перед чем здравый смысл отступает. Близость смерти. Намек на судью Репликантова, если все верно, что мы слышали о его здоровье. А насчет опасного дара или проклятия, о котором в семье рассказывали, – намек на Казанского. Он не просто так объявил себя наследником Шубниковых, потомком Аглаи и Бахметьева. Он ссылался на что-то, что было в их семье. Велика ли честь объявить себя потомком убийцы и сумасшедшей? А вот соблазн позиционировать себя как потомка темных сил, почти полубога, пусть и темного, обладающего монополией на могущественный ритуал, способный исполнять желания и заставлять себе служить какого-то там демона часов, про которого по сказкам и легендам знает весь город, – этот соблазн велик. Особенно если к этому побуждают внутренние убеждения и наклонности натуры. Что это, как не дополнительная власть? А Казанский ведь власть любит, он сделал себе карьеру именно во власти. Если судью мы хотя бы допросили, пусть и мало что узнали, то Андрей Казанский пока далек от нас.