– Миша.

За дверью тихо вскрикнули, послышался звук, как будто человек то ли падает, сползая по стене, то ли бессильно опускается на табурет.

«Тьфу, что ж я за дурак такой!» – подумал, а может, пробормотал визитер.

Позвонил еще раз. Коротко. Потом постучал стуком, похожим на условный. Тук. Тук-тук. Тук-тук-тук.

Позади что-то скрипнуло. Лязгнула дверная цепочка. Приоткрылась дверь соседней квартиры. Не оборачиваясь, визитер выдернул из кармана красную книжечку, показал через плечо. Непрошеный соглядатай тут же захлопнул дверь и очень громко, чтоб слышно было, затопал вглубь своего жилья.

Визитер еще раз постучал.

Дверь открылась. Показалась женщина с бледным лицом:

– Вы меня испугали. Зачем?

– Простите, Елена Сергеевна. Михаил Афанасьевич меня так называл. Он ведь сильно старше меня… И неплохо ко мне относился.

– Заходите.

Шолохов прикрыл за собой дверь. Повесил пальто на крючок.

– Проходите в комнату. Чем обязана?

– Позвольте присесть, – и он вытащил из портфеля толстую рукопись, положил на стол. – Вот, пожалуйте, роман мастера.

– Господи! – она перекрестилась. – Значит, правда, что рукописи не горят! А я уж не знала, что и подумать, я решила, что НКВД выкрал.

– Господь с вами! Михаил Афанасьевич в последних числах января, уже предчувствуя, так сказать… передал мне на редактуру. Я всё сделал. Возвращаю.

– Так. Что же вы сделали? – Елена Сергеевна готова была возмутиться; переход от радости из-за возвращения рукописи к гневу из-за того, что кто-то правил священный текст, был молниеносным.

– Только то, что мне было поручено, – успокоительно сказал Шолохов. – Скомпоновать фрагменты в целое. Увидите. Надеюсь, вам понравится. Ну и мелкие правки. Не это главное. Главное – роман блестящий. Его ждет мировая слава. Но – не сейчас.

– Когда же?

– Когда все флюгеры заскрипят и повернутся в другую сторону. Надеюсь, доживем. Больше ни слова. Да-с. Великолепная книга. Мелкие правки не в счет. Их, собственно говоря, и не было. Ну разве что описки. Например, чертовка Гелла пару раз названа Стеллой.

– Что?! – отшатнулась Елена Сергеевна. – Боже. Это ужасно.

– Простите, что тут такого ужасного?

– Значит, он не мог забыть эту тварь! – вскрикнула она. – Эту пошлую актерку!

– Бог с вами! Это просто описка, уверяю вас. «Ляпсус калами», так сказать…

– Как вы сказали?

– В таком случае, – Шолохов старался сбить ее с вопросов о непонятных словах, которые он нечаянно произнес, – в таком случае возьмите и замените Геллу на Машу или Катю! Гелла, или там Белла, – всё равно похоже на Стеллу. А лучше не обращайте внимания. Третий раз повторяю, это описка. Вот, например, я в своем «Тихом Доне», вы, наверное, не читали…

– Отчего же? Читала, разумеется.

– Вот я там написал, как Григорий ведет поить коня к реке. Просто ведет по пологому берегу. Назавтра мне показалось это неинтересно. Написал, что он ведет коня, осторожно спускаясь по крутому обрыву… И забыл вычеркнуть первый вариант! Так и сдал в печать! Нет, вы только представьте себе, главный герой два раза подряд поит коня в разных пейзажах! И никто не заметил. Ничего. А если заметят, сами поймут, что это случайность.

– Интересно! – Елена Сергеевна благожелательно улыбнулась. – Я тоже не заметила.

– Вот видите! Ерунда всё это. Да, и еще. В романе Михаила Афанасьевича, там, где Понтий Пилат беседует с Иисусом, а потом со своими помощниками… Я там сверху меленько вписал, как это будет по-гречески и по-латыни. Это уже так, для игры и краски. Можете вычеркнуть.

– Вы знаете латынь и греческий? – изумилась она.

– Знаю – сильно сказано. Так. В пределах гимназического курса, – засмеялся Шолохов.

Он чувствовал, что ступил на тонкий лед, и лед этот начинает хрустеть, но наслаждение было невероятное.

– Миша… ничего, что я к вам так обращаюсь? Но вы так молоды. Когда же вы успели?

– Что вы! – замахал он руками. – Как нынче говорят, мы царских гимназиев не кончали! – и скорчил рожу, изобразил мурло пьяного «пролетарского активиста».

Вдруг замолчал.

Вспомнил Киев четырнадцатого года. Он приезжал из Новочеркасска навестить брата Володю, студента-медика. Ему ведь на самом деле было почти пятнадцать. Там среди друзей брата был студент Миша Булгаков. Они встретились в тридцать третьем и сразу узнали друг друга. В отличие от Бендера, Булгаков не был шантажистом и умел молчать. Благородный человек. Шолохов был почти уверен, что муж Елены из «Дней Турбиных» – Владимир Робертович Тальберг, – это в память о его брате, бароне Шлосберге-Штольберге. Владимире Робертовиче.

Он, показалось ему, задремал на три секунды.

– Откуда же тогда? – разбудил его голос Елены Сергеевны.

– Всё по заветам Ленина! – и непонятно было, шутит он или говорит серьезно. – Я ведь коммунист, а Ленин как сказал? Ленин сказал: «Коммунистом можно стать тогда, когда обогатишь свою память знанием всех богатств, которые выработало человечество!» Вот я и решил подучить латынь и греческий… Тем более что сам Ленин был гимназист и по древним языкам отличник.

Елена Сергеевна засмеялась. Он тоже. Всё, проехали.

– Но вы эти словечки вычеркните. Ну их, это я так, для забавы. Да, и вот еще. Соседи. Сосед, товарищ Файко, кажется, меня заметил. Но – со спины. Если будет спрашивать, скажите, что приходили из НКВД. Зачем – говорить не имеете права. А если он вдруг спросит, кто приходил, придумайте какую-нибудь латышскую фамилию. Среди чекистов много латышей. Я похож на латыша? – Он выпятил нижнюю губу, дунул на свои русые усы и заговорил с нарочитым акцентом: – Стаарший уполномотшенный капитаан Стоольбергс… Или Слозбергс. На выбор.

Нарочно так сказал.

Ему нравилось, как хрустит тонкий лед.

– Спасибо, Миша! – Елена Сергеевна погладила рукопись. – Вы сделали большую редакторскую работу. Я вам должна?

– О господи! – Шолохов встал со стула. Ему хотелось сказать что-то про честь офицера и дворянина. Но он только вздохнул: – Михаил Афанасьевич – большой русский писатель, мой коллега, даже старший товарищ… Что вы, в самом деле.

– Спасибо, Миша, – повторила она.

Когда он вышел на лестницу, дверь квартиры напротив снова скрипнула, снова чуть брякнула цепочка.

Показалась очкастая и пухлая физиономия Файко.

– Цыц! – рявкнул Шолохов и показал красную книжечку, подняв ее так, чтобы закрыть свое лицо.

ЭПИЗОД 185

– Миша! Последний раз.

– Ося, но уж вправду последний раз!

– Последний, Миша. Мне премия нужна. Премия, и всё. А ты… Ты не пей так много.

– Отвяжись. Фадеев побольше моего пьет.

– Так он и сдохнет раньше.

– Откуда знаешь?

– По его роже видно.

– Точно?

– Клянусь.

– Жалко его, раз так. Хотя он и не писатель вовсе. Дебютант и очеркист. Но всё равно жалко, человек же. Давай свои, как их там, наброски-наметки. А скажи мне, Ося, отчего я тебя на хер никак