– Попейте воды! – сказал Сталин и указал на графин, стоявший на углу стола.

Шолохов налил себе полстакана тепловатой кипяченой воды, сделал несколько глотков. Отставил пустой стакан в сторону.

– Спасибо, товарищ Сталин.

– Не за что. Передавайте товарищу Бендеру привет. Можете ему рассказать о нашем коллегиальном решении послать его в Америку.

ЭПИЗОД 141

Шолохов отметил пропуск в канцелярии, отдал его красноармейцу, стоявшему в воротах Троицкой башни, прошагал по мостику над Александровским садом и через Кутафью башню вышел на Сапожковскую площадь. Пройдя мимо гаража Совнаркома, он свернул направо и пошел по Моховой к «Националю».

Он думал о Бендере, которого видел всего-то несколько раз мельком, и вспоминать не хотел, однако не шел он из головы.

– Гордыня и тщеславие! – пробормотал он, закуривая «Казбек», сильно затягиваясь и пуская клубы дыма. – Болтовня и дым! Вот она, первопричина всего!

А втиснувшись в толпу у перехода через улицу Герцена, неизвестно зачем сказал непонятные слова:

– Флюария кай капнос…[2]

И еще раз громко повторил, когда постовой своим полосатым жезлом остановил машины и пригласил пешеходов перейти улицу:

– Флюария кай капнос!

– Пардоньте? – вдруг спросил подвернувшийся рядом мужичок в сереньком пиджаке.

Спросил и аж в глаза заглянул. Этак пристально.

– Ча-во? – по-народному рявкнул Шолохов, чтоб пугнуть.

Но мужичок не отставал, улыбался и чуть что за рукав не хватал, спрашивая:

– Что это вы, товарищ, такие слова непонятные говорите?

Шолохов понял – какой-то уличный топтунок-стукачок, то ли энкаведист, а может, доброволец. Шпионов ловит. В газетах что ни день пишут: пионер Вася Пупкин заметил, как двое мужчин говорят между собой на непонятном языке. Позвал постового. Оказались немецкие шпионы. Ну вот тебе:

– Чего ж тут непонятного? «Флюгера и говно!»

– Это вы о ком этак строго? – хихикнул мужичок.

– О писателях!

– О каких таких писателях? – тот нахмурился.

– О западных! – объяснил Шолохов. – Писатели Европы. Которые пишут, в точности как дует ветер буржуазной пропаганды. Говнюки!

Отмахнулся и пошел дальше.

ЭПИЗОД 142

В «Национале» взял ключ у портье, поднялся к себе в номер.

Позвонил Жене Ежовой.

Она сказала, что придет через два часа, не раньше.

Он спустился в ресторан.

Вот черт! За большим столом у окна сидела писательская шатия: сильно подпитый Олеша, строгие драматурги – худой Булгаков и толстый очкастый Файко, еще пара совсем молодых незнакомцев в клетчатых ковбойках – и этот поганый Бендер.

– Шолохов с нами! Ура! – крикнул кто-то.

Он подошел к ним, присел, опрокинул спешно пододвинутую рюмку водки, закусил печеньем – они там уже пили чай. Наверное, давно сидели.

Треп шел какой-то совсем рискованный. Олеша сказал, что русская литература кончилась в 1934 году. Молодняк хихикал. Драматурги пыхтели и поднимали брови. Бендер задумался и сказал, что хочет выучить португальский, читать книги бразильских авторов. И вообще иногда чувствует себя бразильцем. «Эренбург у нас француз, а я буду бразилец. Поеду в Бразилию. Специальным корреспондентом. Как обживусь, выпущу пару-тройку бразильских романов, Юрий Карлович, переведете? А хоть и с подстрочника! Тут же приглашу вас всех к себе в Рио-де-Жанейро. Алексей Михайлович, – нагнулся он к Файко, – вас первого. Вместе напишем пьесу из бразильской жизни».

– Остап Абрамыч, – нарочно грубо сказал Шолохов. – Есть отдельный разговор.

Сели за столик в отдалении от тех.

Заказали.

ЭПИЗОД 143

Шолохов с неприязнью, плохо понятной ему самому, глядел на красивое, смуглое, суховатое, а когда в профиль повернется – просто чеканное лицо Бендера.

– Остап Абрамыч, – сказал он наконец. – Вас посылают в Америку. На полгода. Писать статьи, очерки и даже, если вдохновение вас посетит – то и повесть. Это решение товарища Сталина. Я вас поздравляю. Товарищ Сталин велел передать.

Бендер поднялся, поклонился, но все-таки уточнил:

– Мне уже вчера товарищ Мехлис намекнул…

«Хамство какое!» – подумал Шолохов, но выдавил из себя добродушную улыбку:

– Ну вот Мехлис намекнул, Сталин утвердил, Шолохов передал! Ура!

– Ура, Михаил Александрович! Спасибо!

Принесли водку – как положено в литературе, да и в жизни тоже, в запотевшем графинчике, и разные закуски: розовую ветчину, до прозрачности тонко нарезанную копченую колбасу, серебристую, блестящую жиром и обсыпанную кружочками лука селедку, а к ней – горячую картошку и маринованные огурцы, ну и конечно – икру в мельхиоровой вазочке, свежий, теплый еще белый хлеб и сливочное масло розочкой.

Чокнулись, выпили.

– Остап Абрамович, – сказал Шолохов, нахмурясь. – Я за вас перед товарищем Сталиным поручился…

– Что я напишу талантливую повесть?

– Тьфу! Что вы не удерете. Смотрите, Остап Абрамыч!

Бендер вдруг негромко рассмеялся:

– А даже если удеру? Ничего! Товарищ Сталин вас простит. Вы же у нас после Горького номер два. А теперь уже номер один, фактически.

Шолохов потемнел лицом.

– Остап Абрамыч, тогда тебе не жить.

Но Бендер был настроен легкомысленно.

– Да ладно вам! Кому я нужен? Я не крупный деятель партии и правительства. Я вообще беспартийный. Научных и военных секретов не знаю. Большой культурной ценности не представляю. Так, рядовой журналист и писатель-середнячок. НКВД в этом смысле меня не пугает. За ручательство, конечно, спасибо, но, думаю, вы зря рисковали. Я человек ненадежный. Хотя, повторяю, полнейшая ерунда всё это.

Снова налил водку себе и Шолохову. Поднял рюмку.

Кровь бросилась в голову Шолохова: какой наглый еврей…

– Да я тебя и без НКВД раздавлю, – прошептал он. – Наши донские везде есть, и в Европе, и в Америке, и Бразилии твоей. Мне только свистнуть, от тебя мокрого места не останется.

Выпил залпом. Крякнул. Закусил.

Бендер же, наоборот, поставил рюмку и посмотрел на Шолохова даже как будто бы с жалостью.

– Понятно?

Бендер молчал, всё так же пристально глядя на Шолохова.

– Понял, я тебя спрашиваю? – ненавистно прошептал тот.

– Я другое понял… – Бендер понюхал рюмку, отпил буквально с наперсток, тяжело вздохнул.

– Ну и что же ты понял? – Шолохов заерзал на стуле, подвинулся чуть ближе.

Бендер поманил его пальцем, они сблизились лицами, и Бендер шепнул:

– Проболтался ты, Миша. Уж прости, что на ты. Прощаешь?

Шолохов откинулся на стуле и, пытаясь сбить тему, даже рассмеялся:

– Имеете право на ты, Остап Абрамович, виноват, Ибрагимович… Я же на восемь лет вас моложе.

– Брось, Миша. Мы же ровесники с тобой. Учились почти что вместе, в Новочеркасске. Ты в гимназии, я в реальном училище. Пару раз на улице видались. Но кто ты и кто я? Сын барона, полковника из штаба наказного атамана. И юркий еврейский мальчик, сын турецко-подданного, то есть еврея, который удрал в Палестину и для этого взял турецкий паспорт.

– Не объясняй. Сам знаю.

– Вот и хорошо. А ты в Европу дунуть не успел вместе