стон… Эх, сердечный!

Что же значит твой стон бесконечный?

Ты проснешься ль, исполненный сил,

Иль, судеб повинуясь закону,

Все, что мог, ты уже совершил, —

Создал песню, подобную стону,

И духовно навеки почил?..

(Некрасов Н. 2: 49)

«Волга, Волга, мать родная,

Волга – русская река,

Не видала ты подарка

От донского казака!

Чтобы не было раздора

Между вольными людьми,

Волга, Волга, мать родная,

На, красавицу прими!»

Мощным взмахом поднимает

Он красавицу-княжну

И за борт ее бросает

В набежавшую волну.

(Русские народные песни: 11–12)

Такое совмещение аллюзий представляется намеренным: мы уже видели, как К. последовательно деконструирует советские клише; здесь некрасовский «скорбный анапест» и тема невинной жертвы выявляют подлинный смысл восклицания, обнажая трагедию, скрывающуюся за веселым мюзиклом.

…не волк я по крови своей! – точная цитата из финала ст-ния О. Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков…» (1931–1935) (Мандельштам 1967: 162).

К эпитету «гордый» см. коммент. на с. 232.

151

Но все суше становится порох, / и никто никуда не уйдет

Призыв «держать порох сухим» (= быть в полной боевой готовности), который обычно приписывается Кромвелю (Энциклопедический словарь: 212), был широко распространен в советской риторике. Ср., например: «При этом нужно учесть, что капиталистическое окружение, против которого надо держать порох сухим, старается оживлять и поддерживать эти пережитки» (История ВКП(б): 307). Сравнительная степень прилагательного и фаталистическое заключение фразы в комментируемых стихах завершают тему террора и подводят к теме будущей войны и, соответственно, III гл. СПС. Второй стих отсылает к детской песне В. Соловьева-Седого на слова С. Погореловского «Стой, кто идет?» [98]:

Кусты – это роща.

Канава – граница,

А мы – пограничники,

Смелый народ!..

Как враг ни таится,

Как враг ни ловчится,

А к нам не проскочит,

А к нам не пройдет!

Припев:

– Стой, кто идет?

Стой, кто идет?

Никто не проскочит,

Никто не пройдет!

(От улыбки: 250)

А. С. Немзер в связи с комментируемыми стихами указал нам на финальную строфу уже дважды упоминавшегося нами ст-ния Набокова «К России» (1939):

Ибо годы прошли и столетья,

и за горе, за муку, за стыд, —

поздно, поздно! – никто не ответит,

и душа никому не простит.

(Набоков 1991: 176)

152

И акын в прикаспийских просторах / о батыре Ежове поет

Завершается I гл. указанием на сочинения казахского поэта-акына (то есть народного певца-импровизатора) Джамбула Джабаева (1846–1945). Его «Песня о батыре Ежове» (1936) была переведена на русский язык К. Алтайским (о реальном авторстве текстов Джамбула ведутся споры, см.: Джамбул 2013). Помимо краткой песни Джамбул посвятил Николаю Ежову (1895–1940, во время Большого террора 1937–1938 гг. – нарком внутренних дел СССР) еще и обширную поэму («Поэма о наркоме Ежове», 1937). Песня была немедленно (вторично, если предположить, что Джамбул ее исполнял) положена на музыку В. Шафранниковым, это сочинение в академическом вокальном жанре [99] вполне заслуженно не получило широкого распространения, тем более что «железный нарком» в ноябре 1938 г. был отправлен в отставку, а в 1940 г. расстрелян как «участник шпионского антисоветского заговора» (кроме того, ему было предъявлено обвинение в мужеложстве «в антисоветских и корыстных целях» (Берия: 140)). В соответствии с установкой советской культуры на (квази)фольклорную, эпическую национальную тематику и образность (см.: Богданов 2014), Джамбул воспевал Ежова как былинного героя:

Кочуй по джайляу, лети по аулам,

Степная гортанная песня Джамбула,

О верном и преданном сталинском друге,

Враги пред которым трепещут в испуге.

Любви своей к родине он не изменит.

Как лучшего сына, страна его ценит.

Он стал для врагов и злодеев заклятых

Разящим всегда обнаженным булатом.

Нас солнечный Сталин повел за собою,

И родина стала страною героев,

Каких не рождалось в замученных странах

При белом царе, при султанах и ханах.

Я славлю героя, кто видит и слышит,

Как, к нам в темноте подползая, враг дышит.

Я славлю отвагу и силу героя

С глазами орла и железной рукою.

Я славлю батыра Ежова, который,

Раскрыв, уничтожил змеиные норы,

И там, где тревожные реют зарницы,

Он встал часовым на советской границе.

Будь орденом Ленина вечно украшен,

Наш зоркий хранитель заводов и пашен.

И пусть моя песня разносит по миру

Всесветную славу родному батыру!

(Джамбул: 35)

Джамбул. Фото конца 1930-х гг.

Плакат 1937 г.

Рифма «уйдет» – «поет» в финале II гл. СПС в соседстве с цитатой из ст-ния О. Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков…» может напомнить читателю о последней строфе этого ст-ния:

Уведи меня в ночь, где течет Енисей

И сосна до звезды достает,

Потому что не волк я по крови своей

И меня только равный убьет.

(Мандельштам 1967: 162)

153

Глава III

И стилистически, и интонационно третья глава СПС, охватывающая период Великой Отечественной войны (1941–1945), очень отличается от остальных частей. По-видимому, неслучайно К. пропустил ее, когда в 1987 г. читал всю поэму на радио «Свобода» [1], – заметим, что в передачу включены большие отрывки из музыкальных произведений и при их сокращении времени на чтение самой короткой главы СПС в эфире хватило бы. Этот апофатический жест присутствует и в полном тексте поэмы.

Цитатной основой главы послужили песни военных лет.

154

<Эпиграф>

Взят из песни М. Блантера на стихи М. Исаковского 1945 г. «Враги сожгли родную хату» [100]. Лучшим ее исполнителем считается Марк Бернес. Именно он на концерте 1960 г. представил эту раскритикованную и на долгие годы исчезнувшую из официального репертуара советской эстрады песню:

Враги сожгли родную хату,

Сгубили всю его семью.

Куда идти теперь солдату,

Кому нести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком горе

На перекресток двух дорог,

Нашел солдат в широком поле

Травой заросший бугорок.