государств, заинтересованных в физической подготовке потенциальных солдат (это в равной степени относится к сталинскому СССР и гитлеровскому Третьему рейху).

Французский композитор Морис Равель (1875–1937), возможно, упомянут в третьем из комментируемых стихов в качестве знака «культуры», которой в 1930-е гг. овладели «широкие массы» – его «Болеро» (1928) пользовалось беспрецедентной популярностью не только в СССР, но и во всем мире. Однако, скорее всего, музыка Равеля у К. предстает метонимией испанской темы (помимо «Болеро», Равель был автором «Испанской рапсодии» и оперы «Испанский час»). Гражданская война в этой стране (1936–1939) и горячее сочувствие республиканцам, проявленное буквально всеми жителями Советского Союза, являются важнейшими составляющими 1930-х гг. Ср. со сходными ассоциациями в ст-нии Заболоцкого «Болеро» (1957):

Итак, Равель, танцуем болеро!

Для тех, кто музыку на сменит на перо,

Есть в этом мире праздник изначальный —

Напев волынки скудный и печальный

И эта пляска медленных крестьян…

Испания! Я вновь тобою пьян!

Цветок мечты возвышенной взлелеяв,

Опять твой образ предо мной горит

За отдаленной гранью Пиренеев!

Увы, замолк истерзанный Мадрид,

Весь в отголосках пролетевшей бури,

И нету с ним Долорес Ибаррури!

Но жив народ, и песнь его жива.

Танцуй, Равель, свой исполинский танец,

Танцуй, Равель! Не унывай, испанец!

Вращай, История, литые жернова,

Будь мельничихой в грозный час прибоя!

О, болеро, священный танец боя!

(Заболоцкий: 297)

Последний из комментируемых стихов открывает череду отсылок в СПС к анонимной песне «Я помню тот Ванинский порт» [95]. Расположенный в Хабаровском крае Ванинский порт, в котором доставленных по железной дороге заключенных пересаживали на пароходы до Магадана, открылся в 1945 г. Как можно предположить, песня была написана вскоре после этого. Она быстро распространилась как по лагерям системы ГУЛАГа, так и на воле, превратившись в песню-эмблему, гимн политических заключенных (сводку вариантов и комментарии см.: Джекобсоны 2014, 264–271). Приведем по памяти целиком один из вариантов текста:

Я помню тот Ванинский порт

И крик парохода угрюмый,

Как шли мы по трапу на борт

В холодные мрачные трюмы.

На море спускался туман,

Ревела стихия морская,

Вставал впереди Магадан —

Столица колымского края.

Не песня, а жалобный крик

Из каждой груди вырывался.

Прощай навсегда, материк, —

Ревел пароход, надрывался.

От качки стонали зэка,

Обнявшись, как родные братья,

И только порой с языка

Срывались глухие проклятья.

Будь проклята ты, Колыма,

Что названа чудной планетой.

Сойдешь поневоле с ума,

Оттуда возврата уж нету.

Пятьсот километров тайга,

Где нет ни жилья, ни селений.

Машины не ходят туда,

Бредут, спотыкаясь, олени.

Я знаю, меня ты не ждешь

И писем моих не читаешь.

Встречать ты меня не придешь,

А если придешь – не узнаешь.

(ср. Джекобсоны 2014, 264–265)

148

Кто привык за победу бороться, / мою пайку отнимет и жрет. / Доходяга, конечно, загнется, / но и тот, кто покрепче, дойдет

Дословная цитата из песни «Веселый ветер» в первом стихе (ср. с. 212–213) получает неожиданное продолжение, лишь усиленное сходством рифм (у Лебедева-Кумача – «запоет»/«найдет»): призыв «запеть» сменяется лагерной тематикой и образностью. В третьем и четвертом стихах К. обыгрывает тюремный жаргон. «Дойти» – обессилеть, похудеть, стать «доходягой». Слово «доходяга» В. Гроссман в романе «Жизнь и судьба» (1960) определил как обозначающее «состояние близкого к смерти лагерника» (Гроссман: 16). В «Одном дне Ивана Денисовича» А. Солженицына существительное «доходяга» употребляется в паре с существительным «работяга» (Солженицын 1991: 47).

149

Эх ты, волюшка, горькая водка, / под бушлатиком белая вошь, / эх, дешевая фотка-красотка, / знаю, падла, меня ты не ждешь

Комментируемая строфа, имитирующая речь лагерника, представляет собой контаминацию цитат сразу из нескольких песен. Уже слово «волюшка» отсылает к известному (квази)фольклорному выражению «на волюшке гулять», которое не раз встречается в тюремных песнях; ср., например, фрагмент одной из них:

Одной ноченькой темной,

Когда спал тюремный дом,

Надзиратель открыл двери,

Арестантов отпустил:

– Будьте живы, удалые,

Вам на волюшке гулять.

А я, старик, пойду садиться

В темну камеру за вас.

(Джекобсоны 2006: 320)

Второй комментируемый стих восходит к песне Галича «Королева материка (Лагерная баллада, написанная в бреду)» (1971) [96], известной также под названием «Баллада о Белой Вши». Приведем ее фрагмент:

Когда затихает к утру пурга,

И тайга сопит, как сурок,

И еще до подъема часа полтора,

А это немалый срок,

И спят зэка, как в последний раз —

Натянул бушлат – и пока,

И вохровцы спят, как в последний раз —

Научились спать у зэка.

<…>

А потом пропоет неслышно труба,

И расступится рвань и голь,

И Ее Величество Белая Вошь

Подойдет и войдет в огонь,

И взметнутся в небо тысячи искр,

Но не просто, не как-нибудь —

Навсегда крестом над Млечным Путем

Протянется Вшивый Путь!

(Галич: 198–199)

Уменьшительная форма «бушлатик» отсылает к тюремной песне «Идут на Север, срока огромные» [97] (вариант песни «Прощайте, девушки, подружки милые»):

Друзья укроют мой труп бушлатиком,

На холм высокий меня снесут,

И забросают землей сырой меня,

А сами тихо запоют.

(Джекобсоны 2014: 232)

Завершается строфа сниженной введением бранно-жаргонного обращения цитатой из уже упоминавшейся песни «Ванинский порт», ср. в оригинале: «Я знаю, меня ты не ждешь / И писем моих не читаешь» (Джекобсоны 2014: 265), которая продолжается в следующей строфе поэмы.

150

Волга! Волга! За что меня взяли? / Ведь не волк я по крови своей! / На великом, на славном канале / спой мне, ветер, про гордых людей!

Открывающее строфу двукратное обращение к Волге отсылает одновременно к названию музыкальной комедии Г. Александрова «Волга, Волга» (1938), ст-нию Некрасова «Размышления у парадного подъезда» (1858) и к упомянутой выше песне о Стеньке Разине. Ср.:

Волга! Волга!.. Весной многоводной

Ты не так заливаешь поля,

Как великою скорбью народной

Переполнилась наша земля, —

Где народ, там и