<…>

Вздохнул солдат, ремень поправил,

Раскрыл мешок походный свой,

Бутылку горькую поставил

На серый камень гробовой:

«Не осуждай меня, Прасковья,

Что я к тебе пришел такой:

Хотел я выпить за здоровье,

А должен пить за упокой.

Сойдутся вновь друзья, подружки,

Но не сойтись вовеки нам…»

И пил солдат из медной кружки

Вино с печалью пополам.

Он пил – солдат, слуга народа,

И с болью в сердце говорил:

«Я шел к тебе четыре года,

Я три державы покорил…»

Хмелел солдат, слеза катилась,

Слеза несбывшихся надежд,

И на груди его светилась

Медаль за город Будапешт.

(Исаковский: 117)

Марк Бернес исполняет песню «Враги сожгли родную хату…», 1965 г.

Сам К. так охарактеризовал свое отношение к творчеству Исаковского в целом и конкретно к этой песне в интервью 2018 г.:

У меня – особенно сейчас – никакого нигилизма по отношению к советской литературе нет. Когда я стал ею интересоваться, я смог смотреть на нее как на некий объект – я был тут ни при чем. Тогда я смог понять, что на самом деле Исаковский – хороший поэт при всех ужасах, которые он писал о двух соколах на дубу[58] и так далее. А его стихотворение „Враги сожгли родную хату“ – это самое великое, что написано о войне.

(Шаповал: 57)[59]

В финале песни Исаковского возникает важный и для поэмы К. мотив прощальной слезы, слезы «несбывшихся надежд», прямо наследующий фольклорному жанру плачей (см.: Медриш: 87–93).

155

Спой же песню мне, Клава Шульженко, / над притихшею темной Москвой, / над сожженной врагом деревенькой, / над наградой и раной сквозной!

Клавдия Шульженко поет «Синий платочек», 1960-е гг.

Как и «Вступление», а также II гл. СПС (см. с. 77 и 193), III гл. начинается с парного портрета мужчины и женщины. За эпиграфом к главе (отсылки к цитируемой в нем песне продолжены в комментируемых стихах с их мотивами «награды» и «сожженной» «деревеньки») вставала фигура едва ли не главного исполнителя советских военных песен, актера и певца Марка Наумовича Бернеса (1911–1969). В комментируемых стихах прямо упомянута, безусловно, самая главная исполнительница советских военных песен Клавдия Ивановна Шульженко (1906–1984). В ее репертуар входили такие прославленные песни, как «Синий платочек» [102] (муз. Е. Петерсбурского, сл. Я. Гольденберга), «Давай закурим» [103] (муз. М. Табачникова, сл. И. Френкеля) и «Где же вы теперь, друзья-однополчане?» [104] (муз. В. Соловьева-Седого, сл. А. Фатьянова).

Если во всех остальных частях поэмы призыв спеть обращен к композиторам (гл. II, IV, V) или автору текста (т. е. стоящей где-то за перформативным текстом инстанции), то здесь адресатом становится исполнительница, слитая с текстом и обладающая неповторимыми индивидуальными характеристиками. При этом адресат – женщина, это также исключение на фоне других частей поэмы. Такой жест может быть истолкован как стремление нарратора максимально расподобить себя и адресата (ср. сквозную для III гл. тему молчания и заключающие ее стихи «Ты прости – мне нельзя про такое, / про такое мне лучше молчать»).

В финальном из комментируемых стихов варьируется стих из «Вступления» к СПС: «ближним боем да раной гнилой» (см. с. 115).

156

Спой, мой дядя семнадцатилетний, / в черной раме на белой стене… / Беззаветный герой, безответный, / как с тобой-то разделаться мне?

В этих стихах содержится прямое указание на особый статус III гл. среди остальных частей поэмы: с теми своими соотечественниками, которые воевали, а тем более погибли на войне, нарратор СПС не склонен сводить прощальные счеты, хотя и они в большинстве своем были глубоко советскими людьми. Ироническая подсветка, возникающая за счет аллюзии на первый стих «Евгения Онегина» («мой дядя»), тут же безоговорчно снимается прилагательным в рифменной позиции. Обращение к погибшему на войне навсегда оставшемуся молодым старшему родственнику объединяет комментируемую строфу с ключевой сценой финала фильма М. Хуциева по сценарию Г. Шпаликова «Застава Ильича» (1964, название в прокате: «Мне двадцать лет»), в которой двадцатитрехлетний герой встречается со своим не вернувшимся с войны отцом, которому двадцать один год. Эта параллель, однако, скрывает противоположность подходов к теме опыта XX века. Герой фильма Сергей Журавлев в сцене, предшествующей появлению убитого отца, говорит: «Я серьезно отношусь к Революции. К песне „Интернационал“. К тридцать седьмому году. К войне. К солдатам. К тому, что почти у всех – вот у нас – нет отцов. И к картошке, которой мы спасались в голодное время». Этому шестидесятническому историческому нарративу, в котором время террора противопоставлено прочим – героическим – периодам советской истории, К., равно не склонный, как мы видели, к прославлению революционного пожара и будней великих строек (и, как мы увидим дальше, ни к энтузиазму хрущевской оттепели, ни к восхвалению брежневского «развитого социализма») противопоставляет не иное толкование темы войны, но демонстративный отказ от ее толкования, невозможность разделаться с этой темой в обоих значениях этого слова: «распрощаться» и «свести счеты». Однако язык описания, который используется здесь, остается тесно связанным с советским узусом: сочетание «на белой стене» отсылает к зачину известного ст-ния В. Маяковского 1929 г. «Разговор с товарищем Лениным»:

Грудой дел,

$$$$$$$$$$$суматохой явлений

день отошел,

$$$$$$$$$$$$постепенно стемнев.

Двое в комнате.

$$$$$$$$$$$$$$$Я

$$$$$$$$$$$$$$$$и Ленин —

фотографией

$$$$$$$$$$$$на белой стене.

(Маяковский 10: 17)

Сочетание «беззаветный герой» в комментируемых стихах, скорее всего, отсылает к песне «Вечная слава героям» (1944, муз. М. Блантера, сл. В. Лебедева-Кумача) [105]:

Боевые знамена склоните

У священных могил дорогих, —

Не забудет народ-победитель

Беззаветных героев своих.

В молчаливой, глубокой печали

Приняла их родная земля,

И салютом над ними звучали

Величавые залпы Кремля.

Знамя Отчизны родное

Будет их сон охранять.

Вечная слава героям,

Павшим за Родину-мать!..

(Лебедев-Кумач: 355)

Ср. также в «Марше Буденного» 1920 г. (муз. бр. Покрасс, сл. Д’Актиля) [106]: «Мы – беззаветные герои все» (Русские революционные песни: 51).

157

Не умею я петь про такое, / не умею, комдив, хоть убей! / Целовать бы мне знамя родное / у священной могилы твоей

Звания «комдив», введенного в 1935 г., с 1940 г. в РККА уже не было, ему стало соответствовать