Поинтересовавшись у старшего эмчээсовца насчет огнетушителей и шлангов с брандспойтом, Света убедила себя, что все будет под контролем.

И вот теперь пожар возник совсем не так, как планировалось – стихийно и грозно. Это и называют судьбой: если событие решили сымитировать для блефа, надо быть готовыми, что оно обрушится голову в реальности.

И как назло такой ветер – наверное, самая ветреная ночь из всех, прошедших на острове до сих пор.

Бежать Акимова боялась: стрижка у нее была короткой, фигура мужской с широкими плечами и мощными конечностями. В дыму и неверных отблесках пламени ее могли спутать с преступником.

Она стала ползти в сторону воды и вдруг увидела прямо перед носом черные ботинки на толстой подошве. Завизжала тонко, истерично, по-бабьи. Казалось, в глубине ее мускулистой шеи нет органа, способного издавать такую высокую ноту…

* * *

Если б не ранение в плечо, Забродов уже закрутил бы цепочку наручников и придушил врага.

Но левая рука висела как плеть.

Стойка Иллариона была хлипкой – в кандалах он не мог достаточно широко расставить ноги.

Удар в любую точку мог опрокинуть его навзничь.

Так и случилось – он почти увернулся от выброшенной в прыжке ноги, но она все-таки слегка зацепила скулу и добавила крена корпусу.

Забродов быстро отставил ногу назад, но равновесие удержать не смог. Упал на спину, но тут же, толкнувшись позвоночником, выбросил вперед обе ноги, пытаясь захлестнуть цепью босую ступню, летящую в повторном ударе. Ему это почти не удалось… Ладейников тоже чуть не попал прямой наводкой Иллариону в голову.

Со стороны могло показаться, что оба противника допускают ошибки, неточности. На самом деле они относились к разряду опытных, высшей квалификации «спецов», когда оборона так же отшлифована, как и нападение.

Кувыркнувшись через голову, Забродов снова оказался на ногах. Но тут же заметил впереди крошечную фигурку спецназовца. В следующий миг ее осветил отблеск пламени, взметнувшегося над новой елью. Боец стоял вполоборота к ним, но разворачивался как раз в сторону двух непримиримых врагов.

Забродов отскочил за толстый ствол ближайшего к воде дерева – почва возле его корней была размыта течением и, обнаженные, они выглядели щупальцами, готовыми вот-вот прийти в движение.

Ладейников мгновенно разгадал смысл этого движения: кто-то из спецназа появился сзади – там, куда направлен был забродовский взгляд.

Преступник тоже успел укрыться за рябым валуном. Стоящему за деревом Иллариону было слышно, как он глубоко и прерывисто дышит в двух шагах.

Спецназовец медленно двигался в их сторону.

Уже слышны были шаги по мелким, перекатывающимся под подошвами камням. Забродов спешно соображал как быть. Пусть даже его здесь считают по чьему-то навету врагом, но для него боец в любом случае свой. Нельзя позволить преступнику в последний момент неожиданно выскочить из укрытия.

Бросаться заранее на Ладейникова тоже чревато. У спецназовца сидят в голове точные приметы – обнаружив сразу обоих преступников, он не будет кричать «сдавайтесь». Ежу понятно, что у него один вариант: мочить не задумываясь, пока не расстреляет весь магазин.

Шаги затихли. Дым пожара стелился по воде, как туман, на него вся надежда. Кто-то из соратников окликнул бойца, и тот ответил:

– Пока ни хрена.

– Олег тут бабу чуть не прикончил.

– Какую еще бабу?

– Из заложниц. Не баба, а жлоб натуральный, накачанная будь здоров. Вылезла прямо под ноги.

Он сам не понял, почему не выстрелил. Внутренний голос, говорит, спас.

– Ладно, хорош п..деть. Эти двое где-то здесь, рядом.

– Может, мы их прикончили уже. Что-то плеснуло вроде, я дал очередь. И больше не гу-гу. Глядишь, отловим их завтра ниже по течению.

– Это только завтра! А нам здесь до утра в дыму мотаться.

Забродов пристрастно, со знанием дела оценивал работу спецназа, очень многое его раздражало. Неужели его бывшие ученики допустили бы в схожих обстоятельствах такие же промахи? Не может быть, он им под кожу загнал все навыки и правила…

Собеседник первого бойца, стоявший чуть подальше, закашлялся. Дым в самом деле становился все удушливей. Пожар распространился уже достаточно далеко от вышки и, раззадориваемый ветром, продолжал гнать в сторону барака.

От влаги дождя, прошедшего вскоре после гибели Зины, солнце мало что оставило. Но все-таки иногда огонь натыкался на сырую хвою и тогда его заслоняли плотные облака дыма. Потом дым сносило ветром, и пламя радостно расправляло крылья.

– Смотри-ка, – едва слышно прошептал Игорь. – Они в самом деле к тебе неровно дышат. Даже главарем считают.

Но подтверждение забродовской версии ничего не меняло, особенно после сломанного носа.

Игорь всегда видел себя со стороны, сам собой восхищался, а теперь вот не мог в точности представить свое лицо.

– Я тебя не убью, – пообещал он. – Глаза выдавлю и оставлю в живых.

– Спасибо. Мне за твоим человеколюбием не угнаться.

Голоса спецназовцев вроде затихли, да и дым густой пеленой застилал все вокруг – даже соседние стройные сосны различались с трудом.

Но противники не спешили продолжать схватку.

Оба были не из тех, у кого чрезмерно кипит кровь, оба умели управлять своей яростью и не хотели просто так попасться на мушку.

Оба оценивали бойцовские качества друг друга высокой меркой. Недаром Ладейников не спешил расстрелять инструктора. Он обдумывал красивую сцену – она должна была роскошно смотреться на экране. Забродов не относился к разряду жертв, для него нужен был свой особый сюжет, отличный от сюжета с Зиной. С жертвой расправляются.

Врага побеждают, закапывая в землю. Так побеждают, чтобы не выглядеть рыболовом, заранее подцепившим рыбу на крючок.

Теперь Ладейников пытался одолеть раненного, лишенного свободы действий врага и это его бесило. Даже в отсутствии камеры он по инерции продолжал играть ту или иную роль. Его устраивало множество ролей, но только не роль труса, не способного вдобавок воспользоваться огромным преимуществом.

Сейчас бы следовало широким жестом швырнуть Забродову ключи от ручных и ножных «браслетов». Поколебать этим дух соперника и укрепить свой. Ладейников понимал это, но рука становилась чужой, он не мог ее заставить сделать нужное движение, как человек, впервые прыгающий с парашютом не может заставить себя шагнуть в пустоту.

Теперь еще утрачен прежний его облик, который так запомнился зрителям… И лицо… Даже не ощупывая нос, Ладейников догадывался, что тот свернут набок, опух, превратившись в уродливый нарост. Боль почти ничего не значила, но вот потеря лица…

Ощущения Забродова были совсем другими.