С того момента Черити перестала получать по электронной почте копии служебных рассылок и приглашения на совещания. «В правительстве такие дела делаются неявным образом, — говорила она. — Вот и она действовала без шума. Просто удалила меня из списка получателей всего и вся. Ощущение было такое, будто меня выставили за дверь, сказав: „Всё, что внутри, тебя не касается, — не твоя это территория“». В первые недели января Черити и спала плохо, и питалась кое-как. «Ночами лежала в постели и всё пыталась вообразить, как оно дальше будет разыгрываться. Какие города оцепят санитарными кордонами в первую очередь? Кому из людей мы просто дадим умереть?» К 22 января у нее начались какие-то странные перебои в сердцебиении; она сходила к кардиологу, и тот подтвердил, что у нее аритмия, приладил ей кардиомонитор и посоветовал не принимать это близко к сердцу, поменьше нервничать, и тогда всё, возможно, само рассосется. «Так, верно, Ной чувствовал себя за строительством ковчега, — сказала Черити. — Все держали его за окончательно и бесповоротно свихнувшегося».

К добру или не к добру, а она тогда читала (точнее, снова и снова перечитывала) второй том классической биографии Уинстона Черчилля работы Уильяма Манчестера. В книге описывался период, когда в 1932–1940 годах Черчилль, будучи не у власти, в бессильном отчаянии и с растущим негодованием наблюдал за попытками британского премьер-министра Невилла Чемберлена минимизировать последствия прихода к власти Адольфа Гитлера. «В одиночестве» — таков был подзаголовок этого тома. Черити всегда интересовала не столько история, сколько предыстория Второй мировой войны, а именно — события, которые к ней привели. Книга эта вот уже полтора года лежала у нее на прикроватной тумбочке. Внимание Черити всё это время было приковано ко всему, что привело Чемберлена к заключению с Гитлером соглашения, подписанного в Мюнхене 30 сентября 1938 года. Во избежание войны с Германией Чемберлен прогнулся под требование Гитлера отдать ему кусок тогдашней Чехословакии. Затем он вернулся домой к временно благодарной британской публике и удостоился всяческих похвал за то, что заключил «мир с честью» от имени Великобритании. Один Черчилль высказал собственное мнение на сей счет, прозвучавшее тогда диссонансом на фоне приветственных фанфар Чемберлену. «У вас был выбор между войной и бесчестьем, — сказал он. — Вы выбрали бесчестье — и получите войну». Никаких данных у Черчилля не было, как и у нее. Просто ему было отчетливо видно, какую угрозу для окружающих представляет Гитлер, поскольку стремление к миру любой ценой не застило Черчиллю зрение.

Эта история поначалу просто увлекла Черити своей занимательностью, но быстро сделалась для нее чем-то бо́льшим. Она не столько читала ее, сколько училась высматривать между строк признаки близкой вспышки, к примеру, туберкулеза. К концу января она подчеркнула чуть ли не половину строк на страницах, повествующих о том, что привело Великобританию к объявлению войны, и испещрила поля по обе стороны своими комментариями.

«Чемберлен публично обвинил Черчилля в БЕЗРАССУДСТВЕ! — писала она. — Чем меньше мозгов у лидера, тем больше наглости выставлять себя умнее всех». Затем чуть дальше: «И не хрена бумагу марать, когда нужно бомбами вышибать дурь из Германии!» (Это по поводу того, что в последние дни перед войной Чемберлен писал доклад с обоснованием стратегии умиротворения.) Еще дальше: «Доказав свою правоту, не жди стоячих оваций». И наконец: «Черчилль тоже был драконом».

Время от времени Черити задавалась вопросом, не является ли ее неусыпная бдительность — постоянное пребывание в тревожном ожидании опасности за каждым углом — своего рода неврозом. «Всю жизнь, сколько себя помню, я только и делала, что готовилась к войне», — сказала она. Теперь она отчетливо видела врага, идущего в наступление, — и никто, кроме нее самой, не воспринимал ситуацию как чрезвычайную и требующую экстренного вмешательства. В какие бы правительственные структуры она ни обращалась, ей повсюду наглядно демонстрировали эту самую разницу между Черчиллями и Чемберленами. Председательствовавшие там в мирное время люди имели дивный дар избегать конфликта или хотя бы утаивать его. Прирожденные же полевые командиры обычно не пробивались на позиции при власти, по крайней мере до тех пор, пока широкая публика не начинала сознавать нависшую над ней экзистенциальную угрозу. К тому времени, когда люди узнают об инфекционном заболевании достаточно для того, чтобы прийти в ужас, переломный момент будет упущен — и решающая фаза войны завершится победой врага. Она всю жизнь готовилась именно к этому моменту: именно сейчас нужно было нанести вирусу контрудар и сдержать его наступление, пока он не подмял под себя всю Калифорнию. И, однако, именно в этот ключевой момент она оказалась не при делах как никогда прежде за всё время ее службы в системе здравоохранения штата, начиная с поста заместителя главного врача округа Санта-Барбара. «Я ощущала себя бессильной и бесполезной, — вспоминала Черити. — Здесь, в столице штата, от меня ничего не зависело».

Каждый человек держит в памяти повесть о себе, которую сам себе и рассказывает раз за разом. Даже не отдавая себе в этом явного отчета, человеческое сознание постоянно работает над переложением, редактированием, переиначиванием или обновлением нарратива, объясняющего или извиняющего земные дела и поступки — и то, на что человек потратил отпущенное ему время жизни. Десятилетием ранее в повести, прокручивавшейся в голове Черити Дин, она представляла саму себя в роли жертвы. И у нее на то были все основания. Всякий ужас, какой только может учинить мужчина над женщиной, кроме разве что смертоубийства, кто-то когда-то над ней непременно учинял. После тяжелых третьих родов она перестала употреблять алкоголь обычным образом и начала его использовать. Выпивка помогала сделать повесть о себе более удобоваримой и даже в чем-то приятной. Это как расчесывать болячку до крови — сказочное облегчение. Данная мысль не раз приходила ей в голову, даже в те моменты, когда она расчесывала болячку. А затем настал миг осознания, что если она не прекратит ее чесать, то рискует сама себя задрать насмерть. С ней случилось нечто очень и очень дурное: детали не важны. И в тот же миг она увидела стену огня, рвущуюся ввысь по экспоненте и надвигающуюся прямо на нее. И чтобы не сгореть, она инстинктивно пропалила себе отход. И отходным палом для нее стала выдуманная ею новая история собственной жизни.

По новой версии ее рассказа о себе, адресованного себе самой, ей ни разу в жизни не доводилось оказываться просто жертвой в чистом понимании. За всё, что с ней произошло, она в той или иной мере несла ответственность сама. По делу ей доставалось или ни за что ни про что — это, по новой версии, ни малейшего значения не имело: история ее жизни теперь практически полностью переключала фокус ее внимания с других на себя и с вещей, которые были ей неподконтрольны, на вещи, которые она могла контролировать. По новой легенде, она была послана на землю с определенной целью, и ее дело — не просто вычислить эту цель, но и сделать так, чтобы ничто не отвлекало ее от реализации этой цели. Новая история окончательно оформилась после того, как она заняла ответственную должность в окружном управлении здравоохранения. Ее темой была отвага, и это вынуждало ее всякий раз, когда она что-либо делала или не делала из страха, честно признаваться в этом самой себе. В сочетании с ее интересами и способностями это превратило ее в героического человека действия. И вдобавок она уверовала, что этот ее внутренний нарратив спас ей жизнь.