Бросил в раковину, кровь потекла сильнее, пить тоже хотелось сильней и сильней. Вспомнил про собаку, смел все осколки в совок, пачкая светлый пол своей кровью. Потом засунул ноги в кроссовки, чувствуя, как в одном из них сразу же становится скользко и мокро. Открыл дверь. Из комнаты вышел Бублик, покосился на поводок.

— Не надо, — честно сказал я ему. — Я же бухать иду. Останься дома, не хватало тебя потерять. А у меня, кроме тебя, никого нет, такая вот петрушка.

Бублик посмотрел на меня, кажется даже понимающе. Я спустился вниз по лестнице, специально по ней, чтобы ещё больнее было. Боль — это приятно, она напоминает о том, что я ещё жив. Да и что эта боль по сравнению с той, что терзала меня, когда амбиции и дешёвый понт поставили на кон и мою карьеру, и мою сраную ногу? Ничто. Капля в море.

Оказывается, уже наступил вечер. Стелился туман, лето было дождливым. Вечернее солнце спряталось за тучами, пожалев для меня одного-единственного заката, и так и утонуло за горизонтом, не соизволив показаться. Я прошёл улицей вдоль домов. Впереди светится огнями дворец спорта, в сотый раз напоминая мне, что я потерял. Хотя сегодня я потерял Мышь. Забавно терять человека, которого у меня никогда не было, но, оказывается, не менее больно. Интересно, если бы я сейчас мог обменять ногу, обе свои ноги на одну глупую Мышь, я бы согласился?

— Бред, — громко сказал я сам себе, вспугнув парочку, занимавшуюся у подъезда. — Меньше пить надо. Нет, больше.

Добрел до первого попавшегося кафе. Выпил ещё два раза, хотя порции здесь гораздо меньше, чем те, что я организовывал себе сам. Уже мутило. Достал телефон, позвонил Маринке.

— Руслан? — удивилась она. — Что-то случилось?

— Дай мне номер гребаной Мыши.

— Светки? Зачем?

— Дай! — буквально закричал я, потом вспомнил, что говорю с Маринкой, она не виновата, что я такой урод. И сказал уже тише: — Пожалуйста, дай.

Она сбросила звонок, на меня навалилось отчаяние. Но через несколько секунд пришло СМС с заветными цифрами. Я даже полюбовался на них немного, словно мне открылось нечто заветное, скрываемое от меня годами. Вот какой ты, Мыши номер! И почему у меня раньше тебя не было? Звонить было страшно, но необходимо. Будто я тонул, и вот он, глоток долбаного воздуха, там, по другую сторону этих одиннадцати цифр. Я решился и нажал на вызов.

— Да? — отозвалась она сразу. Я молчал, она не терпеливо продолжила. — Слушаю вас.

— Мышь, — сказал я. — Давай напьемся.

Она помолчала минуту, переваривая и мой голос в трубке, и моё предложение.

— Я не пью, Руслан.

— Ты должна мне! Должна один идиотский вечер в стрип-клубе.

— Извини.

Голос её был мягок, но неумолим. Она сбросила звонок и выключила телефон. Я набрал снова и снова, чувствуя, как закипают внутри обида и злость.

Затем выпил ещё. Потом вышел в уже наступившую ночь. Пошел, не глядя, в никуда, чувствуя, как заплетаются ноги, как наваливается осознание того, что, кроме как в опостылевшую квартиру, идти некуда. Впереди показался знакомый сквер, круглый, вечно молчащий фонтан. Я сел на лавку, посидели несколько минут, чувствуя себя не только жалко, но ещё и нелепо. Встал, привычно ища поводок, потом вспомнил, что собака осталась дома.

Заставил себя идти домой, потому что кроме как домой, идти было некуда. Вдруг вспомнил про мальчика, отирающегося в этом сквере так же регулярно, как и я. Обошел все аллеи, в надежде его найти, зачем, не знаю, но сквер был пуст и темен, быть может, это и к лучшему.

Кровь засохла, стелька налипла к ране, мне пришлось её отодрать, и вызвать этим новое кровотечение. Я сморщился, промыл рану под водой, залил перекисью, которая тут же запузырилась розовой пеной, затем как попало замотал бинтом.

Бублик стоял рядом, сочувствующе заглядывал в глаза, крутил хвостом, но помочь, конечно же, ничем не мог. Я и сам не мог себе помочь.

— Утром, пес, все утром, — сказал я ему, и рухнул в постель не снимая одежды.

Утро после такой пьянки никак не могло быть приятным, я уже успел забыть, насколько омерзительно похмелье. Вспомнил, как раньше просыпался, и шёл к холодильнику, чтобы налить, выпить, и снова провалиться в забвение. Сейчас выпить было нечего. В принципе, проблема решаемая. Но вот нужно ли мне это? Я задумался. Ответа не находилось.

Пес услышал мою возню и побежал к дверям с поводком. Я наскоро принял душ, полюбовавшись сначала бинтом в бурых пятнах на ноге, отмочив, снял его и заменил на свежий, уже более аккуратно наложенный. Надел последнюю чистую рубашку, надо уже запустить стиральную машинку, и пошёл выгуливать собаку.

У похмелья есть одна замечательная черта — херово становится настолько, что все остальные проблемы отодвигаются на задний план. Сейчас я уже почти не думал о Мыши, а том что нагрубил Маринке, что безобразно напился. Я просто хотел снова прийти в норму. Утро было ещё ранним, почти безлюдным, безжизненно серым. Я не стал натягивать поводок, и Бублик бежал куда глаза глядят, а я понуро брел следом. Он привёл меня к скверу, сел возле той самой лавки, на которой я вчера рефлексировал, принюхался, посмотрел с укоризной, мол вот, знаю я, где ты вчера без меня гулял. Я присел, чувствуя, как просыпается внутри желание выпить, разгорается все сильнее и сильнее. Посмотрел на дворец спорта, подумал, сколько лет я уже туда не заходил. Издали смотрел, а подходить словно боялся. А тут словно решился, встал, и пошёл. Через приоткрытые ворота, по асфальтированной дорожке между клумб с такими яркими оранжевыми цветами, словно они пытались собой компенсировать отсутствие солнца. Прошёл мимо группы молодых подтянутых парней, совершенно мне незнакомых. Они проводили меня равнодушными взглядами, я привязал собаку у столба с афишей, толкнул стеклянные двери. И окунулся в привычную, почти выдавленную из памяти атмосферу. Пахло маслом, которым обрабатывали инвентарь, немного краской, кожей матов, пылью, крепким мужским потом. Этот запах не выветривался, но он и не мешал. Являлся естественной составляющей места, в котором сотни мужчин тратят по нескольку часов в день на изнурительные тренировки. Охранником был все тот же дядь Степа, как мы его ещё в детстве называли. Удивился увидев меня, но не сказал ничего, кивнул лишь, приветствуя.

Я прошёл прохладным, в это время суток почти пустым холлом, поднялся на второй этаж. Встал у окна в торце коридора. Отсюда было видно мой дом. Но смотрел я не на него, а на мальчишек, которые не смотря на раннее утро наматывали круги по стадиону. Раздался свисток, пацаны, врезаясь друг в друга остановились, смеясь потянулись к корпусу, в душевые, потом группками по домам. Я не знал, зачем продолжаю здесь стоять, почему не ухожу. Раздался звук тяжёлых, неторопливых шагов, кто-то поднимался по лестнице. Я оглянулся — некуда отступить, чтобы остаться незамеченным, поэтому просто нашёл взглядом свою высотку за окном, и уставился не неё, надеясь, что человек пройдёт мимо, не заинтересовавшись моим затылком.

— Руслан? — окликнули меня. — Гараев? Ты?