– Смотри, Шеведайя, как бы этим оружием не оттяпать собственную голову. – Тут Шев осторожным движением извлекла из сумки флакон зеленого стекла и вложила его в обитый войлоком подсумок, висевший на ремне. – Это то, о чем я подумала?

– Смотря о чем ты подумала.

– Я подумала, что это с одинаковым успехом может низвергнуть прямо в ад того, в кого бросишь, и вознести на небеса ту, которая будет бросать.

– Тут вся прелесть в том, что ты не одна вспыхнешь факелом.

– Знаешь ли, ты у меня, пожалуй, единственный мой друг, которого я не должна обязательно убить. Так что я волнуюсь за твою судьбу.

– Если ты такой хороший друг, то могла бы попытаться порадоваться моему счастью.

– Радоваться тому, что ты попала в силки этой златокудрой сирены?

– Тому, что я отыскала хоть небольшое затишье в этой буре дерьма, которую представляет собой моя жизнь! – Шев поморщилась и передвинула духовую трубку, пытаясь найти положение, при котором она не упиралась бы ей в подмышку. – Разве я жаловалась хоть раз, когда ты шумно радовалась своим мимолетным увлечениям?

– Ты не жаловалась? – Джавра громко фыркнула. – Ты, баронесса ехидства? Графиня придирок? Принцесса пустословия? Великая… э… э… герцогиня… э… э…

– Я тебя поняла, – бросила Шев, проверяя спусковой крючок арбалета, прежде чем сунуть оружие за пазуху.

– Ладно, только память у тебя, похоже, такая же короткая, как и ты сама. Жаловалась ли ты? Шеведайя, да по твоей милости вся моя жизнь, день за днем, была одним сплошным страданием. И это продолжается уже… – Джавра насупилась и уставилась в звездное небо. Лунный свет позволял разглядеть, как она молча шевелила губами, подсчитывая. – Тринадцать… нет, четырнадцать лет. – Она сделала продолжительную паузу, потом остановила затуманенный взгляд на Шев и добавила, утомленно растягивая слова: – Четырнадцать лет псу под хвост…

– Четырнадцать лет… – пробормотала Шев. – Половина всей моей жизни, разве что без малого. – У нее сильно защекотало в носу, она почувствовала, что вот-вот заплачет. Обо всех этих выброшенных впустую годах. О разрушенной дружбе, кроме которой у нее давным-давно ничего не было. О том, что друг, когда нужен, все равно оказывается рядом. О том, что у нее все равно ничего другого нет.

Джавра надула рассеченные шрамами щеки.

– Так что в том, что мы порой… устаем друг от дружки, нет ничего удивительного.

Лопасти весел взрывали воду, с них сыпались сверкающие капли, беззвучно падавшие на поверхность воды. Негромко поскрипывали уключины. Налетевший ветерок взметнул грязные волосы Джавры.

– Я рада за тебя, – сказала она другим, теперь уже мягким тоном. – Во всяком случае, стараюсь радоваться.

– Вот и отлично. Я рада, что ты рада.

– Отлично.

– Отлично.

Еще одна продолжительная пауза.

– Я просто расстраиваюсь из-за самой себя.

Шев вскинула голову и поймала взгляд Джавры. В темноте ее глаза сверкали влажным блеском.

– Мне очень жаль, что ты расстроена.

– Отлично.

– Отлично.

– Вот пакость! – неслышно произнесла Шев, шаря в темноте по осыпавшейся стене в поисках подходящей опоры.

Проклятый форт проклятого Бурройи разваливался под руками. Но если так, значит, он и был развалиной.

– Пакость, пакостная пакость!

Возможно, Джавра была права насчет снаряжения. Для человека, основой репутации которого служит легкость походки, тяжесть неимоверная. К тому же пара ремней, которые она затянула чересчур сильно, грозили пресечь кровообращение в ее ногах, а пара, наоборот, оказалась затянутой недостаточно, и из-за этого болтающиеся железки лязгали, а гаррота всякий раз, когда нужно было подтянуться, шлепала по расщелине задницы, отвлекая от дела.

Что вообще она будет делать с этой треклятой гарротой? Она никогда в жизни не пользовалась ею – разве что сыр резала, да и то было шутки ради, а закончилось совсем не забавно. Можно подобрать аргументы в пользу ножа. Некоторые обожают орудовать ножом. Например, Крэндол очень любил это дело. Она не собиралась скорбеть по нему. Но единожды начав душить людей гарротой, ты вряд ли сможешь отнести себя к числу праведников.

Гарротам просто нет места на пути, начертанном Богом, но хотя Шев и приходилось признавать, что, повинуясь сочетанию собственной слабости, нехороших влияний и самого настоящего невезения, она частенько сходила с этого пути, ей хотелось думать, что она все же способна разглядеть его где-то вдали, если хорошенько прищурится.

Тут наверху послышался шум, и она замерла, а вместе с нею замер и поток проклятий, готовый сорваться с ее губ.

Хруст шагов. Негромкий, не похожий ни на один мотив, напев человека, которому все глубоко обрыдло, а музыкального слуха у него и вовсе никогда не было. Глаза Шев сами собой широко раскрылись. Часовой на обходе. Она сразу подумала о том, насколько велики шансы, что он не заметит кошку, зацепившуюся за парапет. И решила, что весьма невелики. Она покрепче ухватилась за веревку одной рукой, а другой выдернула дротик и зажала его в зубах.

Для всей ее карьеры, состоявшей в основном из бедствий, самым подходящим завершением было бы проткнуть себе щеку и рухнуть с высоты в море. Но Шев имела такое замечательное достоинство, как хорошо подвешенный – в самом буквальном смысле! – язык. Может быть, Каркольф именно это и оценила в ней. Бог знает, но ведь что-то такое должно быть.

Голос смолк. Шаги явно приблизились. Шев поднесла к губам духовую трубку. К сожалению, ее пальцы в этот момент оказались не такими ловкими, как язык и губы. Трубка зацепилась за выпиравший из стены камень, провернулась в руке. Шев тщетно попыталась удержать ее, чуть не выпустив от растерянности из другой руки веревку, потом в отчаянии выдохнула сквозь зубы с зажатой в них стрелкой: «Пфать!» и проводила взглядом падающее оружие.

Джавра поймала трубку и озадаченно посмотрела вверх.

– Что случилось?

Шев снова взглянула на верхний край стены; паника и ощущение полной беспомощности навалились на нее, как снег на спящего бродягу. Лицо крупного мужчины с кудрявой головой. Когда он увидел, что она висит на веревке, упираясь ногами в стену, так близко, что наклонись, и рукой достанешь, его густые брови резко взметнулись.

Первым неосознанным побуждением Шев было приветливо улыбнуться ему, но с торчавшей изо рта стрелой она никак не могла этого сделать.

– Ни хрена себе! – произнес часовой и перегнулся через парапет, подняв копье.

К счастью, Шев, оказываясь в трудном положении, всегда быстро соображала. Вероятно, благодаря многолетнему опыту. Она рванулась вверх, будто подхлестнутая страстным желанием поцеловать мужика, и ткнула острием стрелки ему в шею.

– Ни хрена себе… – повторил он, но уже без прежней ярости, зато с куда большим удивлением. Он, правда, попытался ударить Шев копьем, но она находилась слишком близко, и он зацепился локтем за камень, выпустил оружие из обмякшей руки, и оно, перевалившись через плечо Шев, полетело вниз.